«Столица» против «Вандеи». Компрадорская «элита» и самозваные «левые» против Белоруссии (без илл.) - страница 6
), и если включены, то остается лишь пожимать плечами, удивляясь слабости, трусости, недееспособности «социальной Столицы», при такой-то численности не сумевшей одолеть «быдлянских и задрипанных» (впрочем, под конец сочинения Акудович, словно забывшись, выдает секрет политической «импотенции» «контрэлиты»: «Легко было на митингах пламенно декларировать, что мы сами хотим и можем быть хозяевами на своей земле. Хотеть как будто действительно многие хотели, а вот “мочь” — так не слишком чтоб у кого получалось»[28]). Если же не включены, то, выходит, одна четвертая часть населения страны, то есть советские работники умственного труда, не последние все-таки люди, в случае победы «национально сознательной» «социальной Столицы» в середине 90-х были бы безжалостно, вслед за «быдлянскими и задрипанными», отправлены на «помойку истории» — в «Вандею». И после такого белорусские националисты еще удивляются, почему это белорусы их презирают и не хотят учить «мову». А вот поэтому!
Затем, должно быть, в качестве компенсации за причиненный ущерб, отодвинутому куда подальше белорусскому большинству полагались демократическая Конституция и Декларация о правах человека — согласно Акудовичу, документы, в пределах которых сильное, умное, активное меньшинство осуществляет свою «волю к власти» над глупым, инертным и слабым большинством[29]. (Философ, конечно, не подумал, но заранее можно сказать, что под подобными утверждениями с легким сердцем подписались бы Гитлер, Муссолини и Франко.) Правда, неясно, как (по Акудовичу) уживались бы в Белоруссии помянутые демократическая Конституция и Декларация о правах человека с диктатурой, ибо философ пишет: «Короче говоря, как на сегодняшний свой ум, так я не вижу для Белоруссии девяностых годов иной формы власти, помимо диктатуры или, как минимум, жесткого авторитарного режима»[30]. И дополняет чуть позже: «Если бы белорусы, как прибалты, оказались одержимыми “националистами”, они имели бы президентскую диктатуру Зенона Позняка. В ином случае в дублерах ожидал Александр Лукашенко»[31].
Книга, о которой идет речь, возникла на основе корпуса лекций, которые были прочитаны В. Акудовичем в Белорусском коллегиуме, некоммерческом учебном проекте, возникшем в 1997 году при деятельном участии самого философа и с той целью, по его собственному признанию, (цитирую по памяти) «чтобы нас, национально заангажированных, стало больше». Поскольку мне довелось недолгое время поучиться в оном коллегиуме, я знаю, что студенты, купившиеся на искусственно созданную репутацию Акудовича как поистине крупного, европейской величины, мыслителя-постмодерниста, зачитываются «Кодом отсутствия» взахлеб. Нужно ли объяснять, таким образом, под влиянием каких книг и каких идей формируется сознание людей (прежде всего молодежи), готовых скакать под ксенофобские кричалки и подставлять свои спины под пули снайперов на Майдане (или где-то еще) во имя нелепых националистических перспектив, за которыми скрываются, как это всегда было в истории, банальные частнособственнические аппетиты тех или иных толстосумов?!
Акудович пишет: «Белоруссия только тогда реально станет субъектом истории, когда сама превратится в объект реализации экзистенциальных стремлений тех, кто жаждет свободы Белоруссии, как реализации собственной воли к власти»[32]. Иначе говоря, свобода — не общечеловеческая ценность, она — для «элиты», для сильных, умных, целеустремленных и экзистенциальных. А мы-то, безмозглые белорусы, опрометчиво думали, что свобода — она для всех. Читая такие задрапированные под философию испарения высокомерного ума, недоумеваешь: и чем же в таком случае диктатор Лукашенко провинился перед «социальной Столицей»?! Ведь и сильный, и целеустремленный, и не глупее иных «мыслителей», и воли к власти, что называется, хоть отбавляй. Ан нет, не нравится им Лукашенко!
Почему им не нравится Лукашенко, понятно. В 1999 году в эссе «Нигде и никто» философ делился откровениями: «Теперь уже бытийно никто не живёт на родной земле, в родной стране. Что сегодня значат слова “родное”, “чужое”, “далёкое”, “близкое”, если английскую принцессу Диану (пока она была жива) я видел чаще, чем свою единокровную сестру, если об интимных отношениях Клинтона с Левински я знаю куда больше, чем о таких же отношениях моего лучшего друга, если Джордж Сорос, который про меня даже никогда не слышал, за последние годы вложил в меня денег больше, чем мой неимущий отец?»