Страдания князя Штерненгоха - страница 6

— Мой крошка дорогой, ты ведь мой, мой, правда? Ну, скажи! Кивни в ответ головкой! — И я сам покивал его головой. — Вот видишь! Как же не так! Ты ведь даже больше похож на меня, чем на маму. У тебя нет ее глаз, большущих как плошки, твои глазки такие маленькие, задушевные, как мои. У тебя светленькие, реденькие волосики, какие были у меня, и такой же, как у меня, маленький, кругленький носик-вишенка…

Послышалось шипение, жуткое… в испуге я оглянулся, чтобы посмотреть, нет ли в комнате змеи… Хельга спокойно продолжала писать, не поднимая глаз… А я, хоть и чувствовал, что следует сразу же уйти, к сожалению, из-за какого-то бессмысленного упрямства, продолжал…

— Гельмутик мой, что ты так смотришь на маму? Как будто ты ее боишься… Не бойся, она тебя не обидит, а если и захочет тебя отшлепать, папа ей не позволит, ведь ты совсем, совсем такой же, как я…

Послышался ужасный, хоть и приглушенный звук, похожий на непроизвольный рев леопарда, увидевшего в цирке горящий обруч. И в тот же миг головка ребенка исчезла под подушкой, которая волнообразно задвигалась. Не понимая, что все это значит, я стал оглядываться по сторонам и увидел, как Хельга — с лицом Медузы — схватила малютку за щиколотку, и он повис вниз головой. И тут же маленькое тельце полетело вверх над головой жуткой матери, я почувствовал ужасный удар и лишился чувств.

Очнувшись, я увидел свою супругу, сидевшую на турецкий манер на полу и курившую виргинскую сигару. Между нею и мной неподвижно лежало голое тельце с расколотым черепом. Я почувствовал что-то липкое в своих волосах и на лице, потрогал — кровь и мозг! Довольно долго я не мог понять, что собственно произошло, так как все еще чувствовал себя одуревшим после удара по черепу И вдруг она заговорила спокойным, страшным, совершенно другим, чем когда бы то ни было прежде, голосом:

— Таинственные силы овладели с детства моей душой, пленили мою волю. Только оттого я связалась с тобой, самым отвратительным человеком на свете. Теперь я победоносно стряхнула их с плеч и стою здесь совершенно новая, сильная, страшная; горе тому, кто преградит мне путь! Ты запятнал меня раз и навсегда, не половым актом, а тем, что заставил меня девять месяцев носить в себе эту твою мерзость, которая стала мною, а я — ею… я чуть не обезумела!.. Он должен был погибнуть! Запомни: няня уронила на его голову тяжелое золотое пресс-папье; если будешь говорить не так, я заявлю, — а свидетелей нет, — что ты убил его! С сегодняшнего дня мы не обменяемся ни словом, контакты между нами будут лишь при крайней необходимости и письменные, только не пиши сам, от твоего почерка меня неудержимо тошнит!

И она поспешно удалилась.

Буду краток. Я послушался ее приказа. Няне, после личного вмешательства императора, увеличили срок наказания с четырех до восьми лет. Хельга первым делом взяла на себя управление моим имуществом и, должен признаться, занималась этим хорошо. Все дрожало перед ней. Дважды я решился заговорить с ней, и каждый раз в ответ на это она, надев сперва перчатку, отвечала такой оплеухой, что я еле мог устоять на ногах. Хуже всего было то, что она мне чем дальше, тем больше нравилась. Потому что она и внешне невероятно изменилась: порозовела, пополнела — словом, сделалась самой очаровательной женщиной на свете. Пока она была со всем согласна, я не обращал на нее внимания; и только теперь, когда она стала для меня недосягаемой, я страстно желал ее. Из-за этой жажды обладать ею, у меня в голове возникла несчастная идея. «Когда-то ее укротили побои ее отца; быть может, подобная процедура сделает ее и теперь более податливой; я, конечно, не хотел, чтобы она вторично впала в свою былую апатию, — однако, если бы это произошло в разумных рамках, наполовину, это было бы совсем неплохо». Впервые после свадьбы я посетил своего очаровательного тестя. Он сразу согласился. Теперь я жалею, что недостаточно красочно и живо ознакомил его с ошеломительными изменениями, произошедшими с его дочерью… Я стал испуганным свидетелем ужасной сцены, произошедшей на следующий день. Старик, увидев дочь, вместо приветствия ударил ее плеткой по плечам — и в ту же секунду кинжал вонзился ему в глотку. После длительной борьбы со смертью он оправился и поклялся отомстить. Вскоре, среди ночи, Хельга, бледная как смерть, приползла из леса на четвереньках. В ее груди была огнестрельная рана. Но отца нашли на следующий день мертвым с простреленным черепом. Хельга поправилась. Какой-то браконьер был казнен.