Страх - страница 2
Спиридон оставил копать картошку и посмотрел на Пилецкого.
– Как не обижать?! У кого телку на прокорм стащат, у кого лошадь… Да донесешь-то как? У них ружья, револьверы… расправа короткая… Пока начальство наедет, без головы останешься. Кому охота…
Наступали ранние сумерки. Пилецкий расправил затекшие члены, распростился со Спиридоном и отправился в обратный путь.
В лощине сумерки были гуще. Пилецкий не сразу заметил двух незнакомцев, сидевших на куче щебня. Один из них поднялся и подошел к Пилецкому.
– Что за человек? А, почтарь!
Пилецкий вздрогнул. Перед ним стоял Семка-косой, уставив свой зрячий глаз. На другом глазу Семки было огромное бельмо, выпиравшие из зрачка, как горошина.
«Семка-косой… Бандиты…» – мелькнула у Пилецкого мысль, и холодок пробежал от спины к затылку, шевельнув корни волос.
– Ты, слышь, – ни гу-гу, что видал нас, если не хочешь дать дубу[2]. Понимаешь?
Пилецкий поспешно кивнул головой.
– Ну, то-то. Проходи.
– Надо будет проверить, как он живет, – услышал Пилецкий за собой голос Семки. Потом Семка свистнул, и Пилецкий услышал удаляющиеся шаги бандитов.
II
Жена ждала к обеду, но Пилецкому не шел кусок в горло.
– Придут… ограбят… убьют… – думал он.
Встав из-за стола, Пилецкий решительно подошел к телеграфному аппарату и телеграфировал в ближайший город, в районную милицию, о высылке отряда для поимки бандитов.
– Дело плохо, – сказал он жене, – гостей можно ждать каждую минуту, а милиция раньше завтрашнего дня не приедет…
– А что, если они перехватят телеграмму? Говорят, они это делают… Убьют ведь…
– И то обещали, – не удержался Пилецкий. – Да все равно один конец: если придут, ограбят кассу – тоже не помилуют…
И они сидели молча, глядя на телеграфный аппарат с таким видом, будто он накликал на них несчастье… Но дело было сделано. Оставалось выжидать событий…
III
В густой темноте осенней ночи, под моросящим холодным дождем отряд вооруженных людей медленно, осторожно подходил к зданию почтового отделения.
Звякнуло дуло винтовки.
– Тише вы, черти, – раздался заглушенный голос.
– Тут, кажется… Ну, что, Митька, трусишь?
– Ох, – послышался вздох.
– Ничего. Обтерпишься. Пороху понюхаешь – привыкнешь.
– А где они, бандиты-то? Там? – И Митька протянул руку к зданию.
– Все может быть. Ты только не трусь. В случае чего пали – и никаких. Лучше ты его, чем он тебя. Так-то. Пали – и никаких, потому – полное право.
– Тише, вы. Разболтались…
IV
Липецкому не спалось. Он с вечера зарядил ружье, приготовил патроны и, не раздеваясь, прилег на кровати. Сердце колотилось, и шумело в ушах. Он прислушивался к каждому звуку… Вот – шорох, и у него холодело в груди. Идут. Нет, это мышь скребет под полом… В коридоре что-то трещит…
– Фима, стучат, – слышит он испуганный шепот жены.
Его, как пружиной, подбросило. Да, да, стучат. И стучат так, что разбудят мертвого… Он хватает дрожащими руками ружье и набивает патроны в карманы.
– Ты вот что, – обращается он к жене, а зубы выбивают нервную дрожь, – ты не открывай… скажи – дома нет… А я по лестнице на чердак… Тебя не тронут… Ты ни при чем… Поищут – уйдут… А полезут ко мне – дешево не отдамся…
В дверь колотили прикладами, и удары гулко отдавались в длинном коридоре, идущем от двери и разделявшем дом на две половины.
Пилецкий быстро взобрался по лестнице на чердак, через отверстие в потолке коридора. Звенели стекла окон…
– Дома нет!.. Нет дома!.. – надрываясь, кричала жена.
– Отворяй, если и дома нет! Кого прячете? Стрелять будем!..
Послышался выстрел. С треском кто-то выломал раму, и в комнату, через окно, пролез человек и, пыхтя, открыл двери. В коридор ввалилась толпа.
Дальше все было как в кошмаре… Треск оконной рамы, звон разбитых стекол, крики жены… выстрелы… шепот… голоса в темноте… И вот кто-то поднимается к нему по лестнице.
– Не лезь! Убью! – диким голосом кричит Пилецкий. – Всех перестреляю, последняя пуля себе!..
Но лестница дрожит под чьими-то ногами, и вот какое-то пятно замаячило в четырехугольнике отверстия…
Стиснув зубы, Пилецкий нажимает курок…
Выстрел… Вспыхнувший огонь освещает чью-то голову, но она тотчас скрывается в отверстии. С глухим стуком падает чье-то тело.