Странная фотография - страница 48

— Хватит его ублажать! — решительно заявила Ксения. — Когда ты его из дому выгнал и он пострадал, его было жалко, а ты перед ним виноватый был это ясно. А потом что? А то, что из прогнатого он отморозком сделался — ни на какие уговоры не идет, домашних душит, тебя извел, извинений не принимает, простить не желает… а чего он желает, собственно? По-моему одного: всех подряд извести! Ему уже не квартира важна, не дом свой исконный насиженный, — ему важно силу свою показать. Прош, пойми, он куражится. Что, я не права?

— Права… — обречено вздохнул Проша.

— А раз так — он уж и не домовой вовсе, а чистый бес! То есть, совсем нечистый. А с бесами у нас простой разговор — мочить их надо, не глядя… то есть, биться до победного. По-моему только так и не морочь себе голову. Ты, Проша, этим чувством вины уже так себе голову заморочил, что форменного беса от обиженного домового отличить не можешь. Все мы меняемся, преображаемся, разве не так? Ты ведь мне говорил?

— Ну, говорил…

— А значит, прогнатый окончательно преобразился в темную сторону. Ты к чистым лезешь, а он в демоны затесаться хочет. Ну, сам посуди, разве я не права? Это ежу понятно! А что мы против демона можем? Думай, соображай!

Проша вдруг захныкал, поджал лапки, колобком скатился с кровати на пол, скукожился, свернулся калачиком и весь затрясся от горьких рыданий. Сеня кинулась к другу, забегала, засуетилась вкруг него, не зная, как его успокоить. Наконец, решилась, и бережно подхватив под голову и задние короткие лапы, подняла, прижала к себе, как ребенка, и стала укачивать. Проша затих, уткнулся носом в её плечо и засопел, довольный и успокоенный. А Сеня укачивала его и думала, как помочь незадачливому бедолаге нечистику, который водворился в её семье, чтобы жизнь в ней наладить, а сам так запутался, что сохнет теперь на глазах. Того и гляди развоплотится… Ну уж нет, она этого не допустит, на то они и друзья!

— Я вот думаю, — Проша высунул голову из-под её руки, — может, мне перемолодиться, а?

— Это как? — опешила Сеня.

— У нас так принято. Когда кто-то из домовых доживает до глубокой старости, — а стареем мы жутко медленно, ты же знаешь, — его силы слабеют, энергия иссякает… ну, как у всех! И тогда собирается целое скопище бесов, ведьм и нечисти всякой и домового перемолаживают. Это целый обряд сложный такой. Не все через это проходят — многие и погибают. А те, которые благополучно прошли, на особом счету: поручают им юных воспитывать. Вот я и думаю, может, мне выскочить из петли этой, попросить, чтоб перемолодили, а то иссяк я совсем…

Домовой соскользнул на пол, заложил лапы за спину и засеменил по комнате, одним глазком прищурившись, а другим поглядывая на девочку острым блескучим глазком.

— Прош, ну что ты такое несешь! — возмутилась Сеня. — Зачем от своего предназначения увиливаешь? Сам же мне говорил, что свыше тебе предназначено к людям вернуться. И не просто к людям — в семью! А ты что? Мы тут, можно сказать, того и гляди окочуримся, невесть что в доме творится, мафия наезжает, весь дом вверх тормашками, а ты — перемолаживаться… Нехорошо это… плохо! Перемолаживайся на здоровье — скатертью дорожка, только больше меня не мучай! Я же так привязалась к тебе, беспокоюсь за тебя… У меня от этих волнений температура поднимается!

И Сеня рухнула на кровать, зарылась лицом в подушки и слабо отбивалась от Проши, который рванулся к ней, чтобы её успокоить.

— Сенечка, лапушка, все, не буду, не буду! Сама знаешь, заносит меня! Я и не подумал бы перемолаживаться, пока вашу семью в порядок не приведу… ох! А температура у тебя — точно от волнения. Коловрещенье ума! Сроду оно никому пользы не приносило…

— В порядок приведешь, как же… — из-под подушки вынырнуло Сенино зареванное лицо. — Какой тут порядок, когда родичи скоро от волнений помрут наверное! Ты папу видел? Маму видел? И что? Вот именно — смотреть страшно! А ты сидишь, сложа руки, и думаешь, как бы сбежать.

— Колечка, ты… пфу-пфу-пфу, — зафырчал домовой, — ты это — того, загнула! Я понимаю, ты вся изволновалась, измучилась… Ладно, ты пока подремли, а я буду думу думать.