Странник (Любовь и доблесть) - страница 33
– Манеры у тебя, Фокий... И как ты по сю пору не спился? Видно, страха в жизни было немного, а? Настоящего, демонического страха... Странно... Ты ведь человечек без особых фантазий, а боишься так, словно напредставлял уже себе всякие напасти-мордасти вживе... Что и удивляет.
Бокун из своего кресла-засады лишь мрачно зыркнул на патрона, подавил подступившую икоту, вдохнул, собираясь что-то сказать, но промолчал. Гриф этого его поползновения, похоже, даже и не заметил.
– А третье, дорогой Фокий, по порядку, но не по значению: я думаю над тем, как нам извлечь из всего происшедшего наибольшую выгоду. Ну, что ты нахохлился, как саванный суслик? Прекращай уже переживать, включай аппарат мышления. Для начала мы проведем разведку боем. И дадим серию статей. О Дидыке, Раковском, Реймерсе, Ткаченко, Головине. Я никого не забыл?
– Может быть, стоит выждать?
– Чего? Как заметил еще Макиавелли, войны нельзя избежать, ее можно лишь отложить – к выгоде противника. Ну а в свете грядущих выборов... Тот, кто получает власть, получает и все остальное.
– Но сейчас... Ведь я тогда...
– Окажешься на «острие атаки»? Можно и так сказать. Не все в сортирах отсиживаться.
– Но Дидык, Реймерс и особенно Головин...
– Боишься? Не бойся, Бокун, живым мы тебя этим оглоедам не отдадим, – оскалился Гриф. Фокий Лукич побледнел, икнул, закашлялся.
– Я... Мне... Я нездоров!
– Не мельтеши, Бокун. Нельзя выжидать, когда начался передел самого сладкого здешнего пирога – Трубы! Нельзя быть настолько трусом, Бокун! Ты привык вкусно жрать и крепко спать, но комсомольские времена давно минули! И порой даже таким, как ты, нужно рискнуть – благо за жирный кусок! Или ты не желаешь больше с нами работать? Устал? Рыбку захотел половить мирным функционером?
Гриф упер немигающий взгляд Бокуну в переносицу, тот явственно услышал, как под ложечкой что-то екнуло и оторвалось, раскрыл рот, вылупил глаза, словно выброшенная на мелкий пляжный песок глубоководная рыба камбала... Взгляд у Грифа был другой, чем у Данилова. У того – горячий и острый, несущий огонь гнева, и страх сгореть в этом огне только мгновение спустя превращался в грядущий ужас небытия... Гриф же смотрел безразлично, как на падаль, словно смерть твоя уже произошла... Некстати Бокуну вспомнилось вдруг, что Гриф когда-то служил инструктором «девятки», службы охраны, и славился умением вырывать у человека кадык одним движением так, что жертве оставалось заживо захлебываться собственной слизью.
Бокун почувствовал, как все тело разом покрылось липким, дурно пахнущим потом, словно рыбьей чешуей; он знал, что Гриф тоже учуял этот гнилостный запах, и оттого ему стало еще омерзительнее... Кое-как он справился с горловым спазмом, заговорил, с трудом выталкивая слова сквозь стиснутые губы.
– Я просто переработал, – прохрипел Бокун совершенно чужим голосом. – Этот Данилов утомил меня.
– И напугал, не так ли? – Гриф легко и непринужденно поднялся из кресла, прошел к бару, плеснул себе еще виски, выпил медленно, с удовольствием. – Все дело в том, милый Фока, кого мы больше боимся в этой жизни – врагов или друзей... Враги – надежнее, друзья – опаснее. – Гриф неожиданно повернулся к Бокуну, спросил быстро:
– Я ведь тебе друг?
Тот не сумел подготовиться, лишь глубже втянул голову в плечи, опустил взгляд в поверхность стола и – кивнул.
– Вот-вот, кивай. Но никогда не отвечай на такой вопрос утвердительно: ответ будет ложью, и ложь эта в глазах вопрошающего будет явной. Как говаривал старик Ришелье, предательство – лишь вопрос времени. Нет такого человека, которого другой не предал бы. И даже не ради денег, славы, удовольствий и уж подавно не по принуждению. Очень часто – по легкомыслию. Еще чаще – из зависти.
Зависть – самое людское из всех человеческих качеств. И самое прогрессивное.
Заставляет двигаться даже тех, кто ленив и нелюбопытен. – Гриф замолчал, застыл, устремив взгляд в себя, потом снова обратился к Бокуну:
– Не переживай, Фока. Помнишь Влада и Эдика? Этих «братьев из ларца»? Они снова станут приносить тебе готовые хохмочки и примочки, тебе не будет даже нужды их читать.