Странный рыцарь Священной книги - страница 52

Он так и сказал: «вожак-олень». Он был вожаком. Я же, невольно, той самкой, которую спасает вожак. А за Владом в темноте все еще белела одежда Лады.

Влад попросил:

— Не говори Ладе. Потом… она поймет. Она останется с Книгой.

Да, и Ладу нужно было уберечь. Будь у меня в запасе несколько дней, я справился бы со всем этим сам.

Я сказал:

— В путь!

Долго вглядывался я во тьму. Внизу, на пепелище, робко вспыхивали свечи. Я поднял свою рогатину, в которой жила Священная книга. И вдруг почудилось мне, что и Книга железная — тонкие, стальные страницы с письменами, начертанными огнем.

Вначале я думал о Священной книге как о голубе, что несет благую весть. Затем понял, что она — орел, сказочная птица, питающаяся человечиной, плотью людской, тех, кого носит на крыльях своих. Но теперь Книга превратилась в жар-птицу, простершую крылья свои над стрехами домов этих людей, и подожгла их кров. На свет пожаров сбежались охотники и палачи.

Я встал. Забросил рогатину назад, на плечи, развел руки в стороны, насколько смог, и обхватил пальцами теплое железо. Будто распял себя на кресте.

И стоял так — сколько, не знаю. Если бы кто-нибудь внизу, с пепелища, поднял голову и посмотрел вверх, быть может, увидел бы в темном небе очертания черного креста. Они, альбигойцы, ненавидели крест. Боян отказывался целовать его. Но я, Анри, чтил образ мученической смерти Спасителя. И хотел призвать Его благословение на погибших мучеников.

Рогатина давила мне на плечи, стараясь согнуть меня, заставляя опустить голову. Я перебарывал боль и продолжал держать голову свою высоко поднятой к звездам.

Я предчувствовал — и страшился этого предчувствия — что Книга накличет на себя беду, чтобы обрести новые крылья и взлететь.

Солнце садилось. Если кто-то смотрел на нас со стороны и издалека, мы трое, наверное, походили на героев, сошедших с рисунков, что украшают страницы книг, воспевающих подвиги рыцарей. Черная дорога, огромные каштаны по краям, на дороге рыцарь и его паж. За ними следует верный вассал. Далеко впереди, уже окутанные синеватой мглой, смутно виднеются очертания рыцарского замка. Все тени размытые и вытянутые, над землей и людьми витает дремотный покой и предвечерняя истома.

Вблизи же каждый увидел бы, что лошади наши плетутся еле-еле, опустив головы свои до земли. Мы дремали в седлах, покачиваясь из стороны в сторону над лошадиными гривами. Убаюкивающе звенели невидимые ручьи, в мягкой почве тонул цокот копыт.

Поворот — и пред нами раскинулась поляна. Деревья были выкорчеваны, освободив место низким постройкам из дерева и камня. Самой высокой была корчма на постоялом дворе. Под стрехой ее висел изогнутый деревянный щит — наверное, лучшее произведение местного умельца — чудовищная голова вепря с белыми клыками, вытянутыми, как рога.

Влад внезапно остановил свою лошадь, и я чуть не врезался в него. Ладина лошадь остановилась сама, но Лада даже не подняла головы. Когда я поравнялся с Владом, я заглянул ей в лицо. Казалось, она была в забытьи. Изнуренная, сильно исхудавшая, теперь она и вправду была похожа на мальчика.

Влад взглянул на вепря, красовавшегося на его собственной груди, и опустил забрало шлема, будто собирался ринуться на деревянный щит с копьем наперевес. Я осторожно тронул Ладу за плечо и сказал:

— Сдается мне, мы во владениях барона Д’Отервиля.

Корчмарь едва не умер со страху, увидав уже порядком замызганного вепря на груди Влада. Он лишь сумел пробормотать:

— Мой господин…

И бросился ему в ноги. Влад величественно молчал.

Не забыть мне и шествия, представшего нашему взору, когда мы уже сидели в задымленной горнице. Только мы трое. Возглавлял шествие корчмарь, и нес он огромное блюдо с рыбой. Толстая жена его держала обеими руками на голове противень с поросенком. Взрослая дочь их — уже дебелая, как и ее мамаша — прижимала к мощным своим грудям корзинку с апельсинами и яблоками. Три малыша на заплетающихся ножках качались под тяжестью кувшина с вином, трех оловянных чаш и огромного круглого хлеба. Последним трусил тощий пес, который явно не мог оторвать взгляда от угощений.