Страсть тайная. Тютчев - страница 16
Последние слова об отсутствующей жене и детях Гейне произнёс с долей юмора. Потому собеседники, обменявшись учтивыми улыбками, вскоре стали прощаться.
— Вы не слишком торопитесь? — вдруг догнал Тютчев своего нового знакомца. — А то мы могли бы ещё с вами пройтись и немного поговорить. Признаюсь, я с большим наслаждением года два или три назад — да нет, скорее даже ранее — познакомился с вашими двумя поэтическими сборниками. И получил непередаваемое удовольствие. Немецкий, как вы сами понимаете, не мой родной язык. Но я усвоил его с раннего детства. И вот оказалось, что от меня не ускользнули тонкости ваших поэтических совершенств. Право, ничего подобного я не читал в немецкой поэзии. Глубина мысли и в то же время простота её выражения, свойственные вам, меня поразили.
Тютчев остановился и снял очки, чтобы протереть враз запотевшие стёкла. Он не ожидал от себя такого порыва и такого бурного изъявления чувств, что на какое-то время смутился и покраснел. Этого не мог не заметить Гейне, для которого также несколько неожиданным показалось откровение его собеседника.
От кого он только не слушал с определённого времени похвал в свой адрес! Но большею частью восторги, если они не исходили от людей, понимающих и чувствующих поэзию, походили на дежурные комплименты. Так сказать, напоминали своеобразную дань моде: смотри-ка, и тот и этот — хвалит; что же подумают обо мне, если я промолчу? Здесь же не было корысти, не было казённого выражения чувств, потому что никто не обязывал Тютчева говорить приятные слова новому знакомцу, к тому же когда они, уже поговорив, казалось, о главном, откланялись и разошлись.
«Тут явно оказалось другое: глубокое понимание поэзии и искреннее восхищение ею», — сразу решил про себя Гейне и с таким же искренним чувством сердечно поблагодарил русского дипломата за его откровенные высказывания.
«Готов биться об заклад — мой новый русский знакомец не только умён, но и блестяще образован, — продолжал думать Гейне. — Наверное, само Небо послало мне в этом чопорном Мюнхене хотя бы одного глубоко мыслящего человека. Буду счастлив, если наше знакомство перерастёт в дружбу».
Ещё не улеглось первое волнение, как Фёдор Иванович вдруг вспомнил, что не только с упоением и единым духом прочитал первую, а затем и вторую книжку стихов Гейне, но даже решился одну из его пиес переложить на свой родной язык.
Тотчас возникло желание прочесть вслух хотя бы первую строфу, но он вовремя остановил себя.
«Да как он поймёт язык, в котором для него нет ни единого знакомого слова? Неужто для того, чтобы он уловил смысл моего рифмоплётства, я должен буду пересказать немецкими словами его же собственные немецкие стихи? Вот умора — рассказать кому-либо о произошедшем, не оберёшься смеху!»
Но более всего обескуражила и другая мысль, также неожиданно пришедшая в голову: «Право, да куда же мне со свиным-то рылом да в калашный ряд? Кто я в сравнении с ним, уже признанным поэтом, — так, рифмоплёт под настроение, бумагомаратель, каких, наверное, не счесть что в Германии, что в матушке России. Нет уж, как возникли когда-то, в минуту вдохновения мои строки на мотив его, Гейневых, стихов, так пусть тихо и помрут лишь в моей памяти. А вот касательно дружеского общения, тут я — со всею открытостью».
— Не откажите в любезности у меня отобедать, — Тютчев снова водрузил на свой нос очки в тонкой золотой оправе. — Время как раз обеденное, и мои близкие будут рады видеть у себя такого гостя.
7
Близкими, о ком сказал Тютчев, в его доме оказались жена, свояченица и их тётка баронесса Ганштейн.
Что касается пожилой титулованной дамы, она произвела на гостя впечатление жеманной, даже не очень образованной особы. И он как бы перестал её вообще замечать. Зато обе молодые особы сразу же привлекли его внимание. Да мало сказать — привлекли. Тридцатилетний, уже немало повидавший на свете известный немецкий поэт, говоря напыщенным слогом старинных романов, буквально оказался наповал сражённым редкостною красотою обеих сестёр.