Страсти по Феофану - страница 13
А мужчины заглядывались. Даже Иоанн. Иногда проводит её долгим, понимающим взглядом, да и скажет Феофану вполголоса:
— Эта баба нам ещё устроит.
— Нам — кому? — удивлялся подросток.
— Мастерской. Перессорит всех.
— Ты влюбился, что ли?
— Я-то нет, у меня жена, и себя блюду. А вот дядя твой, кажется, присох.
— Да не может быть! Он такой святоша!
— В тихом омуте черти водятся.
И действительно: бывшая гетера сильно ранила сердце холостяка. При её появлении Дорифор-старший сразу оживлялся, начинал командовать подчинёнными нарочито властно и ругал стряпню Антониды почём зря. А потом велел: пусть мне завтраки подаёт Софья (раньше приносила жена Иоанна или Анфиса). И однажды, когда Фока провалился в очередной запой, благоверная его, поспешив к хозяину с завтраком, задержалась в его покоях много дольше обычного. Вышла возбуждённая, быстро наводя порядок в одежде. И смотрела долу. Тут и целомудренный Феофан понял: надо ждать беды.
Какое-то время жизнь ещё текла по обычному руслу. Подмастерье продолжал бегать на уроки к Евстафию. Аплухир научил его многому — графике и живописи, композиции и обратной перспективе, разнице между реалистичным рисунком и принципами иконописи. Эту разницу объяснял он так:
— Мы не латиняне. Не изображаем Троицу Святую, Богоматерь и апостолов схожими с простыми людьми. Ибо изображать их такими, как мы, значит, низводить до нашего уровня. А икона обязана потрясать воображение христианина. Дать ему понять, как он мал и ничтожен по сравнению с идеалами святости и духовности. Подлинная икона пишется не умом, но сердцем. В ней должна быть загадка, тайный смысл, не доступный каждому, как не может любой из нас до конца познать Бога.
И к шестнадцати годам Дорифор-младший овладел уже многими приёмами, вплоть до того, что порой наставник поручал ему или Фильке размечать самостоятельно доски с будущими ликами и накладывать основные тона фона, а потом, лишь подправив начатое, сам доводил заказ до конца. Иногда он осаждал Феофана:
— Слишком ты горяч. Будь спокойнее, не спеши. Наше с тобой искусство суеты не требует. Я не говорю, будто должен ты творить слишком рассудительно — этак ничего не получится. Без накала чувств живопись мертва. Но эмоции и страстность надо усмирять. Управлять ими, как сноровистой лошадью. А не то — сбросит и затопчет.
Фильку же ругал за излишнюю подражательность устоявшимся образцам. И нередко ставил в пример Феофана:
— Ты смотри, как он фантазирует. У него воображение плещет через край. Никогда не повторяется, ищет и придумывает новые решения. Настоящий талант — это щедрость духа. Сотни вариантов. Жажда неизведанного. А копировать пройденное скучно.
Друг невесело усмехался:
— Так не зря же его называют Софианом! Больно башковит.
— Нешто ты глупее?
— Не глупее, конечно. Только я — талант, а он — гений.
— Не преувеличивай. И не принижай своё дарование.
— Я не принижаю, а знаю точно. И не вижу в том ничего дурного: ловкие копиисты тоже без работы не пропадают.
Разница в способностях не мешала молодым людям относиться друг к другу по-прежнему. Только раз подрались всерьёз.
Дело было летом 1352 года, и ребята помогали Евстафию расписывать церковь Покрова Богородицы в женском монастыре на одной из окраин Константинополя. Спор возник из-за крестика на мафории[2] Девы Марии. Феофан считал, что коль скоро Пресвятая повернула голову влево и глядит на Младенца, крестик её не может оставаться по центру лба и его необходимо слегка сместить. Филька же упорствовал: надо поступиться реалистичностью и остаться в рамках канона. Слово за слово — перешли на личности. Зная о его симпатиях к итальянцам, подмастерье обвинил Дорифора в ереси:
— Я не удивлюсь, если ты вообще перекрестишься в католика!
Тот кричал в ответ:
— Прекрати молоть чепуху! Латинянам и грекам нечего делить, наша вера едина, и должна быть уния церквей!
— Подчиняться Папе? Хочешь ходить под Папой? Под иудой, христопродавцем?
— Можно подумать, будто наши патриархи — святее!
— Да, святее!
— И поэтому дружат с турками?
— Турки нам не враги, с ними можно договориться.