Стрельцы - страница 13
Талант Масальского был в самом расцвете, когда А. А. Бестужев (Марлинский) вынес приговор его литературной деятельности: «Стрельцы» и «Черный ящик», утверждал он, «столь драгоценные по материалам, объясняющим любопытнейшую эпоху нашей истории, доказали, сколь бессильно самое дарование, убитое подражанием»[53]. Талант Масальского приходил во все больший упадок, когда по поводу отдельного издания «Лейтенанта и поручика» (2 части; Спб., 1855) Н. Г. Чернышевский, не без высокомерия, но и не без доли истины, изрек: «Ныне уже не пишут таких книг, скажете вы с истинною грустью... Нет уже этой немудрой, но грамотной литературы»[54]. Масальский уже 25 лет как лежал в могиле, когда А. М. Скабичевский писал о его произведениях: «...все в них, с одной стороны, вполне прилично и на своем месте, согласно установившейся рутины исторических романов, а с другой — так серо, так заурядно и так бесцветно, как те канцелярские бумаги, которые строчил Масальский полжизни. Одним словом, от каждой строки Масальского так и веет на вас чиновником министерства государственных имуществ, знающим, где следует ставить запятые, где букву Ъ, где увлечься патриотическим пафосом, где пройтись по части моральной строгости или, наоборот, подпустить в меру клубнички»[55]. Казалось бы, нельзя отрицать, что оценка творчества Масальского Марлинским, Чернышевским и Скабичевским до некоторой степени справедлива. Но все же присоединиться хочется не к их точке зрения, а к тонкому и остроумному ценителю литературы О. И. Сенковскому, так откликнувшемуся на выход в свет пятитомника произведений Масальского: «Давно ли то время, когда появление нового сочинения г-на Масальского составляло весьма приятное событие в русской литературе, когда журналы их провозглашали, издатели «образцовых сочинений» предлагали удивлению России, читатели читали и наслаждались? Теперь, я слышу, уже и не хотят ставить его в число писателей. Мы ужасно созрели! Мы стали умны не по летам! А я, человек отсталый, не созревший, признаюсь — как всегда любил, так и теперь люблю читать г-на Масальского. Я и до сих пор считаю его приятным писателем. По моему разумению, это — настоящее название его как писателя, и дай Бог, чтобы мы во всякое время читали такие умные и милые произведения русского пера, каковы вообще его. Они читаются легко, с удовольствием, часто даже с пользою. В них есть слог, живопись, юмор, чувство. Они далеко не устарели... Они пользовались совершенно заслуженным успехом, который, мы уверены, возобновится теперь по случаю нового их издания»[56].
А. Б. РОГАЧЕВСКИЙ,
Д. О. СЕРОВ
Стрельцы
Исторический роман
Должно знать, как искони мятежные страсти волновали гражданское общество и какими способами благотворная власть ума обуздывала их бурное стремление, чтобы учредить порядок, согласить выгоды людей и даровать им возможное на земле счастие.
Карамзин
Действие в сем романе начинается со вступления на престол Петра Великого и продолжается до заключения в монастырь царевны Софии Алексеевны (1682 — 1689). Время сие представляет ряд событий, принадлежащих, без сомнения, к числу самых занимательных в истории нашего отечества.
Сочинитель хотел в форме романа представить сии события со всею возможною подробностию и верностию, держась не столько повествовательного, сколько драматического способа изложения. В повествовании, сколь бы оно ни было совершенно, мы слышим рассказ автора, разделяем с ним его мысли и чувствования. В драме мы видим самые лица, действовавшие во время события, узнаем характер их и страсти, намерения и желания, добродетели и пороки не из рассказа, а из слов и поступков их. Мы становимся сами свидетелями минувшего, живее желаем успеха добродетельному, сильнее чувствуем отвращение к злодею, яснее усматриваем странности, предрассудки и слабости прошедшего века, сильнее ужасаемся преступлений и удивляемся подвигам, одним словом, сами переносимся в прошедшее и живем с нашими предками. История сделалась бы еще занимательнее, если б драматический способ изложения был для нее возможен. Но историк может только влагать в уста своих героев такие слова, которые сохранились в летописях или в других исторических актах, хотя часто слова сии принадлежат летописцу, а не герою; должен соображать исторические материалы, часто одни другим противоречащие, и, освещая мрак прошедшего светильником исторической критики, говорить читателю: так было, или так долженствовало быть. Для него необходим слог повествовательный, коего главные достоинства суть сила и краткость. Чем более расскажет он важных и замечательных происшествий и чем короче будет рассказ его, тем большую он окажет услугу читателю. Представляя картину целых веков и тысячелетий, он по необходимости должен упускать подробности, часто весьма занимательные и любопытные, дабы не быть принужденным написать вместо одного тома десять. Подробности сии суть сокровища для исторического романиста. В четырех томах историк опишет четыре века, а романист — четыре года, или далее месяца, и никто ему слова не скажет, если только книга его приятна и заманчива. Историк, имеющий цель высшую, а не одно удовольствие читателей, часто обязан описывать события мало занимательные, но важные по своим последствиям. Романист имеет полное право умолчать об оных и рассказать подробно только то, что может приятно занять читателя. Историк открывает истину в прошедшем, вечные законы, управляющие миром, и созерцает события, как философ, заботясь не столько об удовольствии, сколько о поучении читающих. Исторический романист старается представить прошедшее в заманчивом и привлекательном виде и заботится преимущественно об удовольствии читателей, не выставляя слишком явно философическую или поучительную цель, которая должна быть и в романе. Однако ж романист не должен отступать от истины в происшествиях важных. Выводимые им на сцену исторические лица должны говорить и действовать сообразно с их истинными характерами. Слова и поступки их не должны нисколько противоречить истории. Одежда, нравы, обычаи и обряды, состояние религии, нравственности и умственного образования, дух законодательства должны быть романистом представлены в верной картине, которая не отвлекала бы, однако ж, внимания от хода происшествий. В происшествиях сих должно действовать преимущественно одно главное лицо. Оно может быть вымышленное или историческое. В последнем случае всего лучше избирать такое лицо, которого судьба достаточно не объяснена историею, дабы читателю не была наперед известна развязка романа. В вымыслах, необходимых для завязки и развязки, должно строго соблюдать правдоподобие и дух времени, которое описывается, и стараться все вымышленные происшествия представлять в связи с истинными, как последствия оных, как подробности, дополняющие и объясняющие повествование истории или по крайней мере ей не противоречащие. Вот мысли, которые сочинитель имел в виду, принявшись за роман. Справедливы ли они и исполнил ли сочинитель все, самому себе предписанное, — решат критики и просвещенные читатели. Сочинитель слишком далек от того, чтобы мнения свои считать безошибочными и опыты совершенными. Он искренно будет признателен благонамеренной критике, если она укажет ему ошибки в его мнении об исторических романах и недостатки в его сочинении.