Стрельцы - страница 4

, и И. И. Лажечникова, выступавшего за приоритет «поэзии» перед «истиной» (XVI, 67). Позиция Масальского, пожалуй, ближе М. Н. Загоскину («исторический роман — не история, а выдумка, основанная на истинном происшествии»[19]), хотя и далека от классического пушкинского определения исторического романа, гармонически уравновешивающего историю и вымысел, а не противопоставляющего их («в наше время под словом роман разумеем историческую эпоху, развитую в вымышленном повествовании»; XI, 92).

Мнение Масальского о том, что, хотя нравственное поучение — непременный компонент исторического романа, оно не должно обнаруживаться автором слишком явно, смыкается отчасти с творчеством Пушкина. Дидактическая проблематика отразилась, например, в письме Гринева внуку Петруше, не вошедшем в окончательный текст «Капитанской дочки».

В системе вымышленных персонажей и элементах сюжета, реконструируемых по планам пушкинской повести о стрельце, наблюдается определенное сходство с романом Масальского (отражено в трех планах из пяти). Один из героев плана № 1 — «полковник стрелецкий», который имеет «большое влияние на своих» и которого Софья хочет переманить на свою сторону. Один из центральных персонажей романа Масальского — командующий полком пятисотенный Василий Бурмистров, чрезвычайно влиятельный среди стрельцов. Проблема привлечения его на сторону Софьи обсуждается ее приверженцами в VI главе первой части.

В третьем плане говорится о стрельце, который, узнав о заговоре, объявляет о нем Софье. Та принимает его самого за заговорщика (в вариантах плана еще ярче: «Софья хвалит его и посылает прямо под арест»). В V главе третьей части «Стрельцов» имеется аналогичная сцена, выразительно рисующая подозрительный характер и коварный ум Софьи. Она узнает о заговоре стрельцов-раскольников под предводительством князя Хованского от стрелецких офицеров. Беседуя с ними поодиночке, Софья притворно убеждает каждого в том, что верит его преданности, а в глубине души собирается уничтожить их при первой же возможности. Софья не доверяет даже искренне преданному ей полковнику Петрову.

В плане № 5 упоминаются вдова с сыном и дочерью. Приказчик (вариант — сосед») вдовы «доносит на своего молодого барина, который лишен имения своего». Стрелецкий сын, воспитывавшийся в семье вдовы, «выпрашивает прощение молодому барину» у Петра. Среди персонажей романа Масальского имеются вдова Смирнова с дочерью Натальей и сыном Андреем. Их сосед, боярин Милославский, прельстившись красотой Натальи, с помощью подьячего Лыскова, ранее хлопотавшего для старушки-вдовы по приказам, обманом закабаляет Наталью — невесту уже известного нам Василия Бурмистрова. После смерти Милославского Лысков, с помощью махинаций завладевший имением тетки Бурмистрова, собирается жениться на Наталье и заявляет, что она его холопка. Бурмистров подает челобитную Петру I и добивается восстановления справедливости[20].

Общим у Пушкина и Масальского был и интерес к самой теме «русского бунта». Вряд ли, однако, можно согласиться с Н. Н. Петруниной, которая считает, что «для Масальского борьба вокруг проблемы престолонаследия в годы, предшествовавшие установлению единодержавия Петра I, послужила поводом для политических аллюзий — прозрачной параллели между стрелецким бунтом и выступлением декабристов»[21]. Сходство между этими двумя событиями Масальский, безусловно, осознает (ср. рассуждения о нравственной цели романа в предисловии к нему), но трактуется оно скорее как уроки истории, вовремя не извлеченные участниками восстания 1825 года. Эпоха же правления Софьи, «начало славных дел» Петра, заботливо воссозданные по многим печатным и рукописным источникам, предстают в «Стрельцах» не столько как повод для исторических аналогий (всегда чреватых аберрациями), сколько — сами по себе заслуживающие пристального внимания и тщательного освоения, в том числе художественного.

Критика склонна была преуменьшать значение и мастерство «романического вымысла» в сравнении с «исторической частью» романов Масальского; ему советовали даже писать не повести, а научные исследования