Стремительный поток - страница 4
Маделин Рэндолф была популярна, добилась невероятного успеха, у нее повсюду находились преданные поклонники. В течение трех лет Хью Рэндолф проводил с Маделин и Джин выходные. Затем интервалы между приездами стали увеличиваться, пока, наконец, его визиты и вовсе не прекратились. Один раз Джин слышала, как он яростно протестовал: «Я отказываюсь это терпеть! Почему ты заставляешь меня держать твою норковую шубку, пока всякие проходимцы выстаивают очередь, чтобы поцеловать тебе руку, Маделин?!» После этого он стал настаивать на том, чтобы расходы дочери записывались на его счет, а месяц назад совершенно неожиданно объявил, что она должна провести зиму у него в Гарстоне.
«Зачем?» – спросила себя Джин и повторила этот вопрос в письме отцу. Он ответил: «Не важно зачем. Конечно, поступай, как хочешь, но я хочу, чтобы ты была здесь».
Страшно было даже представить себе долгие унылые месяцы в маленьком городишке, но дочерний долг преодолел эгоизм: всем хорошим в своей жизни она была обязана отцу. Джин решила, что непременно поедет. Когда она сообщила о своих планах матери, та сердито пригрозила: «Если поедешь в Гарстон, Джин, то я отправлюсь в Рино. Этот Рэндолф удумал разрушить наши планы на зиму. Ты нужна мне как… компаньонка». Огромный изумруд на ее пальце, казалось, сардонически посмеивался.
Несмотря на возражения матери, Джин приехала в Гарстон. «И вот в какой переплет попала в первый же день», – упрекнула себя девушка, когда ее взгляд упал на скомканную судебную повестку, брошенную на стол. А что это за белая коробка рядом?
Раздался робкий стук в дверь.
– Войдите!
В комнату заглянула розовощекая горничная в черном атласном платье с белоснежными манжетами и воротником. Ее карие глаза так и сверкали от возбуждения, голосок дрожал, когда она объяснила:
– Мадама ла контесса посылать меня делать все, что вы скажете, все время, пока вы здесь. У синьора Рэндолфа в слугах только мужчины. Я очень стараться нравиться синьорине.
– Ты хочешь сказать, что графиня велела тебе побыть моей горничной?
– Si! Si, синьорина.
– Как тебя зовут?
– Роза.
– Очень хорошо, Роза, распакуй мои сумки в другой комнате. Я дам тебе ключи от чемоданов, когда принесут багаж.
Девушка сделала реверанс:
– Я очень сильно стараться делать хорошо. Мадама ла контесса посылать это. – Она протянула записку.
Бледно-розовый конверт и приторный аромат, просочившийся из него, вернули Джин на пятнадцать лет назад. Она помнила, как приходили такие розовые душистые записки, помнила лицо матери, когда та открывала конверты, и презрение в голосе, когда бросала их через стол мужу со словами: «Наша великолепная Фанфани по-прежнему в центре группы знаменитостей».
Хью Рэндолф неизменно отвечал на это: «Она обладает изумительным голосом и необычайной красотой, Маделин».
– «А я разве не красива? Разве не талантлива? Разве издатели не начинают осознавать, что я существую? Она мчится по широким автострадам, а я трясусь по узкому проселку только потому, что тебе приспичило самолично управлять фабрикой, которую ты унаследовал!»
– «Выше нос! Ты можешь стать автором сенсационных бестселлеров, а потом бросить и дом, и мужа», – язвительно успокаивал ее Хью Рэндолф.
Девочка из этих перепалок вынесла важный урок и поклялась себе, что, если узкий проселок делает такие вещи с характером женщины, жизнь никогда не прикует ее, Джин, цепью к какому-нибудь захолустью.
Со вздохом отогнав от себя воспоминания, она принялась читать послание бабушки.
«Милое дитя!
Решено, что ты и твой отец сегодня вечером ужинаете со мной. Я устраиваю маленькую вечеринку. Придет один из столпов Объединенной церкви – надежда и опора Новой Англии – вместе со своей дочерью, еще мой старый импресарио Замбальди и некий человек с божественным голосом. Я всеми силами пытаюсь заставить это дарование отказаться от его нынешней скучной работы. Его место в опере.
Роза в твоем распоряжении, пока ты будешь здесь жить. Она знает свое дело – ее учила Карлотта.
Виттория».
Через час Джин вертелась перед зеркалом с позолоченной рамой в огромной гостиной «Хилл-Топ». Корсаж ее пышного светло-лилового платья выглядел весьма консервативным, но спина была открыта. На ногах красовались темно-лиловые туфли с высоченными каблуками-шпильками; два бриллиантовых браслета сверкали на левой руке. Джин согласилась надеть это платье без малейших колебаний, когда модистка прислала его домой, но, рассматривая себя на фоне обстановки в викторианском стиле, она испытала жутковатое чувство, будто призраки ее предков, обитавших здесь в девятнадцатом веке, глядя на нее, всплескивают невидимыми руками в ужасе и негодовании.