Стремнина - страница 13

стр.

С одного взгляда Арсений окончательно убедился, что его подозрение безошибочно. Нетрудно было и догадаться, почему Белявский, прежде избегавший встреч с прорабом, оказался сейчас на теплоходе. Что ж, Арсений не любил жить в потемках. Полностью владея собой, он остановился рядом с Белявским и заговорил обычным, мирным тоном:

— Хочешь, так пойдем…

Вышли в реку. Быстро сплавились вдоль всего приплеска почти до Буйного быка, а потом двинулись против течения к тому месту, где взрыхленной породой была завалена кромка судового хода. Впереди показались крупные хлопья пены, будто ведущие хоровод.

— Вот она, — указал Морошка, оборачиваясь к рубке.

— Знаю! — пробурчал в ответ капитан.

— Теперь строго на створный знак.

— Знаю!

Прошли над ямой, и Морошка крикнул Володе, стоявшему с наметкой наготове:

— Замеряй!

«Отважный» замедлил ход. Вскоре под его днищем заскрежетало. Оглянувшись на капитана и увидев его лицо, Арсений нахмурился и энергично помахал рукой, требуя смелее двигаться вперед. Но под днищем раздался еще более сильный скрежет.

— Ива-аныч! — взмолился капитан.

И тут Морошка наконец-то крикнул лебедчикам:

— Поше-ел!

Зубья волокуши скрылись под водой. «Отважный» дал задний ход, тяги лязгнули, и капитан Терентий Игнатьевич страдальчески поморщился: началась морока. «Отважному» пришлось сделать немалое усилие, прежде чем он стронул подчерпнутый каменный груз с места. Нелегко было и волочить его к яме, хотя и по течению. «Отважный» работал на полную мощность и делал такие рывки, что Володя и лебедчики летели с ног. Казалось, вот-вот лопнут тяги или развалится баржонка.

Уцепившись руками за фальшборт, Борис Белявский, думая о чем-то своем, без всякого интереса наблюдал за работой людей на барже, а с него, в свою очередь, не спускал глаз Арсений Морошка. Его нетерпение росло с каждой минутой. Он готов был всячески поддержать решимость моториста, с какою тот явился на теплоход.

Внезапно показалось, что «Отважный» сорвался с туго натянутого троса. Отвечая на удивленный взгляд Белявского, Морошка пояснил:

— Свалили!

Начали второй заход. Выдалась свободная минута, и Арсений, не выдержав, заговорил:

— Все думаем?

— А тут нельзя не думать, — быстро ответил Белявский.

— Это верно, у реки много думается, — согласился Морошка. — У реки-то, должно быть, человек и стал человеком…

— О чем же думается? — поинтересовался Белявский.

— О чем? О разном. О работе, скажем…

— Аа-а! — разочарованно протянул Белявский.

— А тебе о чем? — не упуская своего права, поинтересовался и Морошка.

— О жизни.

— Так ведь работа…

— Я вообще!

— О-о!

— Вот сейчас смотрю и думаю: так бы и в жизни — волокушей, — продолжал Белявский, загребая в воздухе ладонью. — Ведь в жизни не меньше, чем на шивере, подводных камней.

— Может, и так, — добродушно согласился Морошка.

— Но нет такой волокуши — для жизни, — с сожалением сказал Белявский. — Нет и не будет.

— Вот это верно…

«Отважный» вернулся к месту расчистки. Опять начались сильные потяжки и рывки. Опять лязг и скрежет железа, шум вспененной воды. Но все бесполезно. Отчаявшись, Терентий Игнатьевич начал выжимать из двигателя всю мощность — и на барже вдруг раздался сильный треск, словно она развалилась по всем швам. Почуяв недоброе, Арсений спрыгнул с теплохода на баржу и выхватил из рук Володи наметку. Так и есть, зубья волокуши зацепились за большой камень, отброшенный взрывом в судовой ход.

— Ох, леший! — почти простонал Морошка.

— Здоров! Не взять? — заволновался Володя.

— Что ты! В два обхвата.

Камень-отторженец лежал на самом узком участке судового хода, который Емельян Горяев назвал мышиной щелью. Проходить здесь, особенно груженым судам, было рискованно. Оставалось одно: приостановить движение через Буйную, а камень разбить взрывчаткой. Над ним бросили вешку, и теплоход, толкая волокушу, ощерившуюся гребенкой, медленно двинулся к берегу.

— Так и не взял! — позлорадствовал Белявский.

— Он во какой! — показал Морошка, разводя руки.

— А вот в жизни… — с загадочной меланхоличностью опять потянул свое Белявский, вероятно стараясь произвести на прораба определенное впечатление своей склонностью к размышлениям высокого порядка. — Там они куда поувесистей!