Стремнина - страница 15

— Значит, правда, — Маша подсела к столу, глядела на него задумчиво, — тяжко ей, Фросе-то. Она никак нам ровесница?

— Годка на четыре старше. Нам с тобой по пятьдесят пять, значит, ей пятьдесят девять. Нет, пятьдесят восемь… Точно. Ивану было б шестьдесят осенью, а она на два года моложе. А что приняла, то и ладно. Правильно сделала.

Николай допил молоко, собрал крошки со стола перед собой, пошевелил их на ладони кургузым толстым пальцем, отправил в рот. Начал натягивать пропотевшую рабочую рубаху.

— Полежал бы малость?

— Некогда. Нынче городских с князевского поля до Лесного везти. Ихний автобус нашу дорогу одолеть не может. Раздолбали вконец.

— Гляди там, на откосе.

— Гляжу. Вот сейчас скамеек нагружу и поеду. Не дело это, понимаешь. Машина к перевозке людей негодна. Будка полагается.

— Я ж и говорю: гляди.

Он дошел до ворот, остановился, вспоминая что-то:

— Слышь, рябого петуха не пускай со двора. Он, гадюка, опять курей по соседским огородам поведет.

— Ладно.

Грошев опять толокся на складе. Покрикивал на баб, сортировавших помидоры. Коршуном наскочил на Николая:

— Ты где прохлаждался? За городскими пора.

— На полчаса пообедать заехал. Сам ведь гонял в город.

— Ну, кидай скамейки и гони на поле. Ихние автобусы уже тут. Небось ругаются работнички.

— Правильно делают… — Николай открыл борт, начал носить скамейки. Грошев стал подсоблять. Хромая нога мешала поворачиваться побыстрее. Подбородок бригадира топорщился седыми остюками, и Николай не удержался:

— Побрился бы, начальник.

— А иди ты, — беззлобно огрызнулся бригадир.

— Говорят, к Евфросинье мужик пристал. — Николай затолкал в кузов последнюю скамейку, закрыл борт. — Не слыхал?

— Бабы балакают. Мне-то с этого толку? Пенсионер небось. Коли б лет сорок ему, тогда б дело. Да еще с руками бы тот мужик. А так своих курортников хватает. Ну, паняй.

Рядом со складом, приткнувшись к забору, замерли три больших туристских автобуса. Занавесочки, мягкие сиденья. Богато. Шофера лежали на траве, перекидываясь в карты. Сколько ж рейсов придется делать, чтобы перевезти столько людей?

Николай подошел к водителям:

— Ну и как?

Двое — пожилые мужики. Третий, по виду бывший таксист, с профессионально оценивающим взглядом, буркнул:

— Весело.

— Может, все же проедем, ребята?

— По такой дороге не поедем.

— Я первый пойду. Нельзя мне людей на скамейках везти. На откосе побьются друг о друга. Сиденья-то не крепятся.

— Наше дело простое: ехать нельзя, и все.

— А ты можешь оставаться, воробышек, — грубо оборвал его Николай, — я к водителям обращаюсь, а не к тебе. Твое дело известное: счетчика нет и дела нет, так?

Пожилые прыснули. Один из них встал, поддернул брюки, полез в машину:

— Заводи, Федосеич! А ты, друг, поосторожнее со скоростью. Мы за тобой следом.

Таксист растерянно поглядывал на товарищей. Потом тоже нырнул в автобус.

К Николаю подскочил Грошев:

— Сагитировал? Ну молодец. А то они тут мне вычитали.

— Правильно. Ты хоть бы Костю с бульдозером послал на откос. Это ж дорога, а не выгон для гусей.

— Ладно. Я сейчас тоже туда мотану. Небось помидоров нагрузят больше, чем уберут. Вот мотоцикл заведу…

Он обогнал кавалькаду, возглавляемую грузовиком Николая, на самой вершине подъема. Оглянулся, что-то прокричал, чего Николай не услышал за натужным ревом мотора.

Если б не промоина, так по дороге ездить можно было бы. Хоть и трудно, но можно. Не все ж вам, товарищи горожане, гладкий асфальт. Дождя нет, а ухабы переживете. Мы их каждый день на себе пробуем.

Когда машины подкатили к полю, Грошев уже наводил порядок. Длинная очередь женщин с напряженными лицами выкладывала прямо на землю из сумок и сеток помидоры. Чуть поодаль стоял багровый Борис Поликарпович, пытался прикурить, и каждый раз у него это не получалось: то спички ломались, то ветерок задувал слабую вспышку огня. Махнув рукой, он смял сигарету, сунул спички в карман и пошел в сторону от жестикулирующего рядом Трошева.

Николай прошел метров пятьдесят по рядам. Помидоры уже гибли. На кустах больше гнили, чем хороших плодов. Что ж мы делаем? Кого ругать за то, что нет этих проклятых ящиков, что плохая дорога к полю, что на консервном затарены цеха? Николай помнит, как весной возили рассаду, как в жидкой грязи возились женщины. Тогда просили даже школу из Князевки в помощь, и девчушки-шестиклассницы в больших сапогах и мамкиных фуфайках по локоть забирались в жирный чернозем. Как же потом мы будем уговаривать этих же девчонок остаться в селе, чтобы сменить матерей? Ведь они запомнят, чем завершились их труды в этом году. «Порядка нету!» — это Федя Кукушкин сказал когда-то, и сейчас Николай готов был подписаться под его словами.