Стремнина - страница 24

— Слушай, Павел… Твой поезд ушел, ты пойми это. Его не догонишь, потому что шанс всегда бывает один. У тебя был редкий шанс. Тебе дали завод. Ты загубил этот шанс.

— Твой поезд тоже уходил, Иван. — Бутенко глядел пристально, и Туранов вдруг увидел всю прозрачность его разговора. — Я помню, как он укатил, твой поезд, Иван. Без гудков. Я потом даже удивлялся, что ты остался с партбилетом. Нет, ты не пойми, я и тогда понимал, что ты прав, помнишь, я даже на партсобрании об этом говорил, но тогда была обстановка… Помнишь, снимали пачками за злоупотребления. И тут ты под руку.

Туранов засмеялся. Теперь он все понимал. Бутенко явился доказать ему, что двух битых выдают за одного… нет, одного битого за двух небитых, в общем, сейчас он было готов, чтобы убедить его, Ивана Туранова, что опыт извлечен и теперь все безоблачно, как в итальянском небе. Он теперь хочет намекнуть, что все происшедшее на заводе — плоды деятельности Конюхова, а его вина только в том, что он не пресек вовремя эту деятельность и позволил все довести до таких пределов. Но он же сам убрал главного инженера, сам, еще до прихода Туранова, и теперь имеет право на снисхождение.

— Слушай, Павел, — Туранов сейчас будто впервые увидел Бутенко, — а ты совсем политиком стал. Гляди, как линию выстраиваешь. Поматерел. Только вот что: исполнителей мне около себя не надо. Мне деятели нужны, чтобы каждый из них брал часть тяжести на себя и отвечал за нее, за эту тяжесть. Лично тебя считаю ответственным за сегодняшнее положение на заводе. Поэтому работать вместе нам не придется. У меня все. Извини, много работы.

Бутенко встал, зачем-то расстегнул пуговицу пиджака. Лицо его было бледным. Молча повернулся к двери и пошел ровным неторопливым шагом. У двери оглянулся.

— Я считал, что ты стал добрее, Иван, — сказал он, и щека его нервно дернулась. — Сейчас меня можно пинать даже ногами. Знаешь, безопасно. Только не ждет ли тебя такое через несколько лет?

— Вот что. — Туранов подошел поближе и поглядел Бутенко прямо в глаза. — Вот что, товарищ мой дорогой Павел Максимович. Я не думаю о том, сколько времени мне сидеть в директорском кресле. Может быть, я вылечу из него через месяц. Но я знаю одно: так работать, как ты, я в любом случае не буду. Ты поручил завод безответственному демагогу. Скажешь, не знал цену Конюхову? Знал. Не мог не знать, не делай протестующих жестов. Ты начальникам цехов назначал время для приема и держал их в предбаннике по два часа и еще требовал, чтобы они предварительно изложили секретарше цель своего к тебе визита. Откуда в тебе такое, Бутенко?

— Ладно, я ушел… — Бутенко похлопал по карманам, достал пачку сигарет, ловко выхватил одну и зажал ее зубами. Сейчас Туранову показалось, что Павел Максимович начал уже приходить в себя. Цвет лица стал обычным, руки перестали дрожать. — Теперь я все понял, Иван. Все. Помощи мне от тебя ждать не приходится.

— Не юродствуй. Тебе пятьдесят лет. Иди в рядовые инженеры и докажи, что ты можешь. Заводов в Нагорске достаточно.

— Благодарю за совет. Могу тебе встречный дать. У тебя в приемной сидит некто Василий Иванович Касмыков. Жаждет с тобой повидаться. Имей в виду, ты уж с ним повежливей. В память нашей бывшей дружбы даю совет.

— Кто такой?

— Инженер из третьего цеха. Уже давно пора на пенсию. Едва я предложил такое — стал его самым лютым недругом. Понравилось сигнализировать по всем инстанциям. Система простая. Допустим, пишет о четырех позициях. Три — сплошная ложь, дичайшая, зато четвертый пункт выверен до грана. Проверяющие возятся недели две, трясут душу всему аппарату, а результат ясный. А Касмыкова не тронь — четвертый-то пункт правильный. Санкций к нему не применишь — зажим критики. Вот и ходит грудь колесом. Да ты еще поплачешь от него, Иван.

Он ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Вошла Клавдия Карповна, замялась у порога:

— Иван Викторович, к вам тут товарищ Касмыков Василий Иванович. С личным вопросом.

Видел Туранов, что хотела что-то еще добавить Клавдия Карповна, но замялась, оглянулась в сторону полуприкрытой двери.

— Зовите.