Стригунки - страница 14
Наташа подъезжала к Москве впервые. Учитель был коренным москвичом, но, подъезжая к Москве, волновался не меньше Наташи.
По радио загремел марш:
Поезд входил под высокий свод вокзала. На подножки уже вскакивали носильщики.
На перроне среди многочисленных встречающих стоял высокий мужчина в сером костюме со значком депутата Верховного Совета РСФСР на борту пиджака.
— Папа! — закричала Наташа, увидев его. — До свидания! — поспешно сказала она учителю, схватила чемоданчик и стала пробираться к выходу.
Отец с дочерью вышли на привокзальную площадь. Губин открыл дверцу такси и сказал шоферу:
— Дмитровское шоссе.
Несколько минут спустя к стоянке такси вышел и учитель. Он аккуратно сложил в багажник такси ящички, в которых, судя по всему, был виноград, и сел рядом с шофером.
— Дмитровское шоссе, — сказал он, и машина тронулась.
Глава тринадцатая
Вася стоял в дверях с чемоданчиком в руках и думал: «Почему так тихо?» И догадался: «Часы! Остановились часы».
На столе стоял прокисший суп, лежал засохший батон. А на полу, разметав в стороны шнурки, лежал большой отцовский ботинок.
Горький комок снова подкатил к горлу. Вася, швырнув на диван чемоданчик, бросился на кровать и уткнулся лицом в подушку. Выплакавшись, он сел на кровать.
«Если протез нельзя сделать, сделаем ему тележку», — подумал он и представил все, как отец сидит на тележке с подшипниковыми колесами и, отталкиваясь деревяшками, катится по асфальту.
После полудня, когда солнце спряталось за соседний двухэтажный дом, пришла мать Васи. Глаза ее были красные, припухшие, но она весело сказала:
— Василий, что это у тебя за беспорядок? Как один день недосмотришь, вы всегда ералаш устроите!
«Веселая! Неужели ей ничего про ногу не сказали? — подумал Вася и решил: — Раз ей в больнице не сказали, и я ничего не скажу. Значит, ее нельзя расстраивать…»
— Суп прокис, хлеб зачерствел, — говорила Василиса Федоровна, прибирая со стола. — Давай-ка, Васенька, повесь в шкаф папин костюм, подмети пол.
Вася достал из шкафа вешалку с перекладиной и стал вешать на перекладину брюки.
Василиса Федоровна с полотенцем в руках стояла около стола и не спускала глаз с сына. Потом взгляд ее упал на брюки. Она подумала: «Надо бы подшить обтрепавшиеся обшлага. Хоть и рабочие это брюки». И вдруг пронзила другая мысль: «Зачем теперь? Зачем?!»
И вот только теперь, дома, она вдруг поняла всю глубину семейной трагедии. Взгляд Василисы Федоровны упал на ботинок. Она выбежала в коридор и, уткнув лицо в Васино пальто, висевшее около двери, разрыдалась: «Как же об этом сказать сыну? Как?»
Наконец Василиса Федоровна взяла себя в руки, умылась и вошла в комнату.
Вася подметал веником пол, поднимая тучи пыли.
Василиса Федоровна принялась готовить Васю к первому дню занятий в школе: почистила брюки, погладила рубашку, галстук.
В доме стало веселее.
— Принеси-ка водички, — попросила Василиса Федоровна.
Вася пошел на кухню, загремел ведрами и, хлопнув дверью, вышел во двор.
Лицо Василисы Федоровны сразу осунулось. Она опустилась на стул, уронила голову на стол и зарыдала.
Открылась тихо дверь. Вошел Вася. Он подошел к матери, обнял ее и сказал:
— Мама, не надо. Я все знаю. Мы будем ухаживать за папой. Будем делать ему электрические кирпичи. Не плачь, мамочка.
Василиса Федоровна молча прижала к себе сына.
От утюга, который стоял на старых выцветших Васиных трусиках, тянулся голубоватый дымок. Но мать и сын этого не замечали.
Глава четырнадцатая
Когда Наташа вошла во двор школы, он уже был полон ребят. Многие из них были с цветами.
Перед школьными дверями толпились мамаши, которые привели смирных и робких «первачков». Около забора, под липами, солидно беседовали десятиклассники. Ученики третьих и четвертых классов приветствовали друг друга своеобразно: они толкались, боролись, возились. Девочки при встрече обнимались.
А Наташа в этой сутолоке так и не добилась ответа, где разыскать седьмой «А». Она стояла в сторонке, неподалеку от ребят примерно своего возраста, и ожидала, когда, наконец, звонок, призывающий учеников построиться по классам, наведет порядок.