Струны чистого звона - страница 10
Солдат тем временем заговорил.
— Есть гостиница. Сейчас увидите. — Он сделал заметное ударение на слове «гостиница».
Будто не расслышав иронии, Василий продолжал спрашивать:
— А еще что хорошего есть?
Солдат снова с ехидцей улыбнулся:
— Есть и овощ в огороде — хрен да луковица…
— Ого, — засмеялся Шелест, — да тебе, видать, палец в рот не клади. Острый парень.
— Поживете в этом захолустье, товарищ лейтенант, тоже заостритесь.
— Выходит, невесело у вас?
— Невесело.
— Что так?
— До города далеко, в деревню пойдешь — самоволкой считается. Ну, а в клубе… там скучища по всем углам.
— Что ж вы сами ничего не придумаете?
Солдат, еще раз подбросив коробок, спрятал его в карман.
— Кто это — сами?
— Ну, комсомольцы, молодежь. Самодеятельность бы организовали. Экскурсии.
— Эх, товарищ лейтенант, комсомольцы наши, если что и делают, так это на собрания комсомольские ходят. Одни говорят, другие дремлют там. Словом, сами увидите. А сейчас — вот гостиница.
Он показал на приютившийся в самом отдаленном уголке городка маленький, в два оконца, приземистый домик.
— Вход с той стороны. Кланяйтесь дверям, а то ушибетесь. Там вас солдат встретит.
Не зная, обижаться ему за столь фамильярное обращение на солдата или промолчать, лейтенант выбрал второе. Отпустив провожатого, шагнул к домику, толкнул дверь и, наклонившись, переступил через порог.
Спустя несколько дней в отдельном батальоне, куда Шелест был назначен командиром взвода, состоялось комсомольское собрание. Василий в первую же минуту вспомнил слова провожавшего его в гостиницу солдата о том, что тут на комсомольских собраниях «одни говорят, другие дремлют». Да и в перерывах, оказывается, не лучше. Вон как невесело встали, пошли, растекаются по всему клубу.
Какая-то струна не выдержала у Василия, он встал, ушел за кулисы искать начальника клуба. А через минуту, взорвав тишину, в фойе заиграл баян. Люди быстро собрались на его торопливый переливчатый голос. А баян будто только набирал пары, живые и разливистые переборы его с неторопливо-гортанным придыханием басов звали все властнее и ласковее.
Играл лейтенант Шелест. Он широко улыбался и задорно выкрикивал:
— Песенники налево, плясуны направо!
Кончилось минутное замешательство, прекратились переглядывания, и вот уже в кругу первый «танцепроходчик» — коренастый, с короткой стрижкой солдат. Плавно пошел, с раздумьем, с кокетством, этакой павой, потом, словно передумав, наклонился и рассыпал замысловатую дробь ладоней по голенищам. Шелест от удивления даже головой качнул: «Мастак парень».
А кругом шумели:
— Поддай, Гапонов.
— Ходит хата, ходит печь…
Подошел комбат, слегка лысеющий, но еще моложавый и подтянутый подполковник Ремнев. Одобрительно кивнул Шелесту и, улыбаясь, загляделся на плясунов. Рядом с ним оказались замполит майор Шикин и секретарь партбюро капитан Козырев.
Переглянулись, поймали взгляд командира. «Нравится?» — спросили из-под густых, сросшихся на переносице бровей глаза Шикина. «Хорошо», — взглядом ответил капитан Козырев. Глаза Ремнева неопределенно сузились, брови вскинулись и опустились: мол, поживем — увидим.
А в кругу уже лихо отплясывали четверо. Пол слегка прогибался и поскрипывал. Шелест по-прежнему широко улыбался, пальцы его проворно и знающе плели стремительные узоры. Увидев напротив себя подполковника Ремнева, Василий озорно показал на него взглядом одному из плясунов, и тот, широко и плавно пройдясь по кругу, вдруг лихо ударил перед комбатом вприсядку. Ремнев растерянно и виновато улыбался, точно прося пощады, но фойе наполнилось аплодисментами, а почти у самых ног подполковника, вызывая на танец, били дробь уже все четыре плясуна.
Комбат глянул на Шикина и Козырева — те, смеясь, тоже аплодировали. Махнув с шутливой безнадежностью рукой, машинально поправив китель, Ремнев вошел в круг.
Потом все вместе пели. И удивлялись каждый про себя: как здорово получается.
Позже, сидя в президиуме, комбат чему-то довольно улыбался, и такой же улыбкой отвечал ему с другого конца стола замполит Шикин.
Служба с первых же дней захватила Шелеста. Выходы в поле, стрельбы, строевые занятия. Когда удавалось пораньше вернуться в общежитие-гостиницу, он видел скучающие лица. И как-то раз, не выдержав, сказал: