Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1 - страница 18

Пытаясь противостоять этому, он предпринимал огромные усилия для того, чтобы опровергнуть созданную Спенсером органическую теорию общества. Распространив на общество понятие биологического организма, Спенсер получил возможность смотреть на происходящее в нем разделение труда как на развившуюся в процессе эволюции специализацию его органов, характеризуя происходящее как прогресс. Для Михайловского же в данном случае речь идет о регрессивном явлении, поскольку оно ведет к вырождению индивидуальности, представляющей собой истинный «организм» общества. В своем знаменитом определении прогресса он обозначил его суть как «постепенное приближение к целостности неделимых, к возможно полному и всестороннему разделению труда между органами и возможно меньшему разделению труда между людьми».

Одним из наихудших последствий разделения труда стала классовая борьба. В обществе, где каждый может делать всю работу полностью, классовая борьба, по мнению Михайловского, невозможна — в таком обществе просто не существует социальных различий (он отождествлял их с профессиональными). Но стоило только появиться тому, что можно назвать специальностью или профессией, как общество раскололось на профессиональные группы, каждая с присущими ей идеями и интересами. Разделившись таким образом, люди перестали понимать друг друга, лишились чувства общечеловеческого единства и обрели причины для столкновений. Итак, классовая борьба, как и породившее ее разделение труда, является следствием не биологической природы человека, а специфической организации создаваемого им производства[62].

Альтернативой всему этому могла бы стать кооперация. Разделение труда, естественно, тоже предполагает кооперацию, но на более низком уровне; такую кооперацию Михайловский обозначал как «сложную». Он отдавал преимущество «простой» кооперации, при которой каждый индивидуум выполняет все производственные функции, и был убежден, что исторический прогресс подразумевает замену сложной кооперации на простую. Если же этого не произойдет — а вопрос об этом оставался открытым, поскольку в философии истории Михайловского не было места неизбежности, — человечество постепенно дегуманизируется и в конце концов прекратит свое существование.

Социологическая система Михайловского, несвободная от несоответствий и в основном эклектичная, имела огромное достоинство: она убедительным образом устраняла возникшую в умах интеллигенции нестыковку между привязанностью к науке и страстным желанием играть заметную роль в истории. Как говорили Михайловский и теоретики его школы, «субъективная социология» устанавливала достаточно гибкую связь между научной необходимостью и человеческой волей. Благодаря этому в 1870–1880 годах она заняла едва ли не монопольное место в социологических и исторических взглядах российских радикалов.

Неожиданную поддержку «субъективному методу» оказала теория, завоевавшая в то время российскую экономическую мысль. Речь идет о популярной теории «особого пути», согласно которой развитие сельского хозяйства и промышленности России должно пойти по некапиталистическому пути. Я говорю «неожиданная», поскольку эти теории, часто воспринимаемые как тесно связанные друг с другом, имели совершенно различное происхождение и никак не зависели друг от друга: социологическая теория была создана путем философской дедукции, а экономическая — путем эмпирической индукции. Тем не менее они усиливали друг друга, поскольку рисовали будущее не как нечто предопределенное, а как нечто, формируемое в результате осознанных человеческих действий; неудивительно поэтому, что обе они получили в России широкое распространение.

Убежденность в том, что народ России имеет судьбу, в корне отличную от судеб других народов, ведет свое происхождение от теорий славянофилов, зародившихся в Польше и в Богемии в начале XIX века. Пытаясь защитить свои страны от экономически развитой Германии, столь мощно давящей на них, что им грозила утрата независимости, польские и чешские интеллектуалы противопоставили романтическому германскому национализму идею о том, что неразвитые славянские государства имеют превосходство над Германией, поскольку самой историей предназначены для мирового лидерства. Особой славянской добродетелью основатели славянофильства Лелевель, Мациеновский и Шафарик провозгласили общинный дух — якобы присущую славянам способность жить и работать друг с другом, находясь в естественной гармонии и без какого-либо принуждения со стороны государства, закона, института собственности — вообще каких-либо репрессивных институтов, наличие которых необходимо для народов, принадлежащих к германской расе. В 1820-х годах эти теории проникли в Россию и породили местный вариант славянофильства, связавший идею о якобы присущих славянам природных добродетелях с русскими национальными и религиозными традициями. Подобно своим польским и чешским предшественникам, русские славянофилы подчеркивали огромное значение для организации русской жизни духа общинности или соборности, находя реальное подтверждение этому в общине (миру) и артели. «Общинное начало составляет основу, грунт всей русской истории, прошлой, настоящей и будущей, — писал в 1847 году Юрий Самарин, — семена и корни всего возносящегося на поверхности зарыты в его плодотворной глубине»