Ступени жизни - страница 4
В комментариях сказано, что икона эта, размером 142×69 сантиметров, хранится в Галичском краевом музее, мало известна миру и «отражает дух русского народа», что она заменила древнеславянскую Ладу и является покровительницей женщин, домашнего очага и почему-то, сверх того, ярмарок.
В другом номере того же журнала было краткое упоминание о храме имени Параскевы-Пятницы где-то в Нубии. А потом я как-то читал, что церковь имени Параскевы-Пятницы есть и еще в каком-то селе на юге Украины.
Одним словом, видно, так повелось издавна, и наша городенская «десятая пятница», как она именовалась в народе, была пережитком какого-то древнего обрядового сходбища, вроде календарно близкого к этому дню Ивана Купалы. Это празднество было прочно вкраплено в будничную трудовую жизнь народа и продолжалось до самого конца, когда голубая городенская церквушка была сначала закрыта, а во время войны сломана и использована, старушка, на какие-то военные нужды. Теперь на этом месте буйная заросль молодого березняка, скрывающего в своих недрах остатки каменных ступеней бывшей церковной паперти.
К этому же дню в затерявшуюся среди лесов и оврагов Городню тоже со всей округи съезжались торговцы, разбивали свои палатки с разного рода сладостями, забавами, стеклянными бусами, дудками, куклами. Иногда даже приезжала карусель со своей хрипатой шарманкой, и начиналось гулянье.
Особенно запомнилась мне игра взрослых парней — рубить пряники. Покупали пряники, клали их на землю в ряд, по десятку, по два, и с расстояния в 10—15 шагов с особым искусством бросали топор так, чтобы он, перевернувшись в воздухе, попал лезвием в эту цель. Перерубленные пряники были добычей игрока и его триумфом.
Проходил этот шумный, праздничный день, и Городня превращалась опять в ту же забытую богом и всем миром точку в необозримом пространстве России — деревянная немудрая церквушка, кладбище, возле них, как говорилось тогда, «поповка» — наш дом, дьячков и сторожка, кругом — поле, за полем лес, могучий, сплошной, без единого просвета в мир, с трех сторон — сосна и ель, а с четвертой, с юга, за красивейшим, заросшим черемухой оврагом — богатое грибами разнолесье. А за всеми этими лесами, оврагами и бездорожьем — «приход», деревни, приписанные к этому, имени Параскевы-Пятницы, «престолу». Глушь!
И в этой глуши, у рядового сельского «бати», я, подрастая, читал Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», Гейне «Германия», Плеханова «К вопросу о монистическом взгляде на историю», Маркса «Революцию и контрреволюцию в Германии», горьковские сборники «Знание» и многое-многое другое. А вообще у моего бати была богатейшая, совсем не подходящая ни к его званию, ни к его занятию библиотека, вплоть до многотомных и ценных изданий — таких, как «Всемирная история», «Вселенная и человечество», «Человек и Земля» Элизе Реклю, «История Земли» Неймайера и так далее!
Я не буду утверждать, что все это он читал и прочитал, и глубоко уверен, что восьмитомной, кажется, «Всемирной истории», например, не коснулся, да и меня это скучнейшее изложение, если не перечисление событий, имен и дат, помню, не привлекло. Но в трехтомной «Истории русской культуры» Милюкова, которую я проштудировал с карандашом в руках, и в ряде других книг были и его пометки.
Выписывал он, кроме официального и обязательного по службе журнальчика «Церковные ведомости», передовые для того времени газеты «Русские ведомости» или «Русское слово», марксистский по своему направлению журнал «Мир Божий» и народническое «Русское богатство».
В зале у нас стоял рояль, на котором начинала учить нас покойная мама, на рояле — граммофон, через никелированную глотку которого мы слушали Шаляпина, Собинова и чью-то речь над могилой погибшего одного из первых наших летчиков, кажется, Васильева: «Пусть будет земля тебе так легка, как была легка поднебесная высь». В семейном альбоме мы видели открытки с фотографиями лучших картин Третьяковской галереи, портреты Веры Холодной и Гельцер, знаменитой балерины того времени, в роли умирающего лебедя. И песни — «Вечерний звон», «Реве та стогне», «По диким степям Забайкалья» и многие другие — мы любили петь «на горке», на краю большого, красивого оврага, а отец любил и разучивал с нами очень сложную и нигде больше не слышанную мною многоголосную песню южных славян: