Судьба философа в интерьере эпохи - страница 22

Виноваты в этом, нам кажется, не столько какие-то фундаментальные трудности, сколько некритические восторги философии перед собственным детищем - наукой, постоянное стремление философии нового времени использовать научный концепт знания, стать наукой, то есть сместить свой предмет из области общения, где нет повторов, в область поведения, где господствует повтор, репродукция.

Вопрос о четком различении поведения и общения принадлежит сегодня не только к числу философских, где он выглядит как предметное размежевание с наукой и поиск опор на внешние абсолюты, способные ограничить и свести к минимуму схоластическую составляющую "философского поступательного движения", но и к числу практических как в широком смысле того, что можно назвать ленинским планом исследования в истории философии, в истории человеческого познания вообще (36, с. 131, 311, 314), без выполнения которого вряд ли вообще возможно теоретическое обоснование культурных революций в слаборазвитых и развивающихся странах, так и в ряде частных проявлений. Особенно остро этот вопрос ставится в самой науке по тому частному аспекту понимания научно-технической революции, который мы отметили как "контрреволюционный". Дело в том, что наука как форма общения, производства и кодирования знания сама попала в поведенческие тиски организации, и эта коллизия общения и поведения в "большой науке", создающая острейшие проблемы научной политики, организации и "оптимизации" научной деятельности, обрастает документами, опредмечивается материалами отчетов и исследований, в которых раскрываются принципиальные различия между общением и поведением, организацией и гласностью.

Конечно, научное творчество - только фрагмент предмета философии, куда должны войти и искусство, и системы выбора, и все механизмы обновления, и все, связанное с трансляцией - обучением, образованием, ориентированием человека в жизни, и фрагмент этот к тому же явно специфический: здесь методами общения творят поведение, репродукцию, и это уже с момента верификации гипотез на объективную истинность - на принадлежность к поведению, накладывает на продукты науки безлично-поведенческий, рабский отпечаток того, что способно по слову "разумно двигаться, оставаясь неразумным". Но наибольшей остроты конфликт между общением и поведением достигает именно здесь. И острота эта не случайна: все развитые государства как в рамках лагерей, так и на национальном уровне втянуты в соревнование по множеству сопряженных оснований (экономика, сила, престиж и т.п.), и научно-техническая гонка, стремление активизировать научную политику, заставить науку "быстрее вертеться" образует весьма существенную составляющую такого соревнования - расходы на науку растут в удвоенном темпе по сравнению с ростом самой науки.

В стремлении активизировать научную политику государства действуют по обычному поведенческому шаблону; организуют, планируют, избирательно стимулируют научную деятельность, наталкиваясь при этом на ту самую счетверенную непредсказуемость, из-за которой научной деятельности невозможно указать ни цели (открытие), ни исполнителя, ни срока исполнения задачи, ни исходных материалов и конечной формы продукта, то есть здесь невозможно реализовать обычную поведенческую организационную схему, где функции участников строго определены и нет лишних бесполезных деталей вроде автомобильного колеса на телевизоре или прокатного стана в цехе обувной фабрики. Связанная по условиям гонки необходимостью препятствовать утечке нового знания из "своей науки" и всячески способствовать утечке "из чужой", государственная научная политика вынуждена, с одной стороны, герметизировать научную деятельность, выстраивая вокруг нее барьеры секретности, а с другой - нагнетать в эти изолированные места научной деятельности - проекты, НИИ, городки - "научный персонал" на правах избыточных деталей в надежде, что хоть какие-нибудь из них сработают. Поскольку новое знание всегда оказывается продуктом головы, а не поголовья и собранные в места изоляции "детали" с той же неизбежностью оказываются людьми, способными кристаллизироваться по экстранаучным основаниям (штатно-должностное, квартирно-жилищное, демографическое, профсоюзное и т.д. и т.п.), прорастать цементом быта, результат получается соответствующий: стоимость единицы научной продукции оказывается пропорциональной четвертой степени от числа участников (населения изолированного места) и резко повышается с возрастом коллектива. Кончаются же эти бесконечные попытки тем, что научная политика в смущении отступает перед продуктом собственной деятельности, который живет себе замкнутой на служебные, профсоюзные, бытовые основания жизнью, и направляется в "другое место" строить то же самое: в Новосибирск, скажем, после Дубны, и в Серпухов после Новосибирска.