Судьба - страница 3

Ягана встает и поворачивает ручку приемника, чтобы песня и музыка зазвучали громче. Ей не хочется жаловаться на жизнь. Мудрые люди, которые больше нашего сносили рубашек и обуви, не зря сказали: «Что сладко? Жизнь сладка! Что горько? Жизнь горька!»

Бардаш вошел в комнату в белой рубахе, которую она успела нагладить ему.

— Значит, так! — скомандовал он, причесывая мокрые волосы. — Мы идем в кино — раз! Мы идем в театр — два! Мы…

Она прикрыла ему рот ладонью:

— В гости, — договорила она, зная, как он любит встречаться с друзьями, а их у него в Бухаре — чуть не вся Бухара.

— Вам не хочется? — спросил он.

— В вашем плане не очень много фантазии, милый Бардаш.

Он улыбнулся ей.

— Конечно, — сказал он, почесывая висок. — Кино, театр, гости…

— Мужчина любит праздновать среди людей.

— Мужчина любит показывать людям свою жену. Ведь они все страшные хвастуны — мужчины.

— Неужели?

— Разве вы этого не знали?

— Первый раз слышу.

— Есть идея! — сказал Бардаш, стукнув кулаком по ладони. — Для оригинальности проводим весь день дома. Не идем никуда.

Зазвонил телефон.

— Даже позавтракать не дадут! — рассердилась в шутку Ягана.

— Трубку не берем, — сказал Бардаш. — Нас нет.

Телефон звонил все настойчивей.

— А вдруг что-нибудь случилось в отряде? — спросила озабоченная Ягана.

И Бардаш неохотно взял трубку и отозвался.

— Здравствуй, здравствуй! — сказал он приветливо и, выслушав, повторил: — Хорошо, хорошо…

У него была такая привычка — повторять слова. Ягана не догадалась, кто звонил.

— Бобомирза зовет на охоту?

— Нет. Хазратов просит приехать. Сейчас же. Нас обоих.

— Что случилось?

— Не знаю. Вызывает секретарь обкома.

— Ведь сегодня воскресенье.

— Тем более надо ехать. Из-за пустяка в воскресенье не позвали бы.

— А потом пойдем в кино? — усмехнулась она.

— Конечно, конечно, — ответил он, кивая головой и глядя мимо жены.

День начался не так, как задумывался.

Вы не знаете Бухары?

Ну смотрите, вот она, разглядывайте, а то потом пожалеете.

За зеркальным стеклом витрин самые современные модели радиоприемников сверкают полированными боками, манекены, кокетливо отставив ладошки, предлагают короткие платьица и туфли на гвоздиках, узкие брюки и такие яркие галстуки, что, наверное, от некоторых зарябило бы в глазах у старых бухарских золотошвеев. Мелькают широкие окна новых домов, и балконы роняют сверху, на асфальт тротуаров, косые тены. А из-за крыш поднимаются минареты мечетей, как века выглядывают из-за обложек сказочных книг… Присмотритесь, спросите, послушайте, и башни оживут.

«Пу Хо», — говорили приезжавшие издалека древние китайцы. «Бут-оро», — поправляли их такие же древние самаркандские купцы-согдийцы. Бухара… Среди песков, по которым ползали змеи, шныряли тушканчики и шакалы, стоял город, торгующий и украшенный идолами… Бут-оро… Кому угрожали свирепо стиснутые рты, что таили слепые глаза и во что звали верить?

Верблюжья кавалерия арабов принесла сюда на своих копьях исламские знамена, и с вершин первых, не доживших до нас минаретов зазвучали первые голоса во славу аллаха. Видно, прочней минаретов народные легенды, потому что они рассказывают, как, не считаясь с величием ни аллаха, ни его пророков, непокоренные пустынники восстали и раскидали первые мечети, а потом, стиснутые захватчиками, обескровленные, развели костры и сами бросились в них, словно зная, что отблески их жизней время не сотрет так же быстро, как отблески пламени.

Бухара всегда умела сражаться.

Трещат мотоциклы на ее улицах, как пулеметы. Молодые люди парочками и в одиночку обгоняют «газик», в просторечье — «козел», на котором Бардаш и Ягана спешат в обком. Бардаш за рулем то и дело поглядывает в переулки, из которых под самым его носом выскакивают бесстрашные мотоциклисты и ныряют в щели между домами и машиной, уносясь вдоль узких улиц родного города.

Может быть, кто-то из этих юношей или девушек легко скажет вам, сколько раз то бухарские ремесленники, то рабочие и красноармейцы поливали своей кровью эту пыль и эти камни. Чтобы стать теми, кем они, наконец, стали — хозяевами…

Они дрались за свою землю с богом и его бесчисленными подручными. Дрались с песчаными бурями за каждый сантиметр зелени бульваров, за каждый росток, дрались с солнцем за каждую каплю воды. И даже не замечают, что мчатся не по городу, а по живому музею этой битвы, раскинутому под сверкающим, уже выгоревшим до белизны куполом майского неба.