Судьба на плечах - страница 22

должен сказать он. – Вкушай наслаждение Элизиума».

Я знаю, что хочет сказать сейчас Аид-невидимка. «Ты дурак, пастух. Зачем жил праведно?!»

Хочешь – я дам тебе выбор, вместо того, чтобы отправить тебя в долину мертвого счастья? Вдыхай аромат асфоделя. Тони в забвении. Или кричи от безумной боли там, где сейчас хозяйничают Эвклей и Керы.

Поверишь ли ты мне, если я скажу, что это – лучше, чем твоя нынешняя участь?

– Твоя жизнь праведна. Вкушай…

Вкушай-вкушай, пастух. Кушай, не обляпайся. Тебе не дано решать. И знать тайны этого мира тебе не дано.

Мне они тоже с большой неохотой открываются.

Свита оживляется, пастух удаляется навстречу пытке, ах да, блаженству. Навстречу – тень с такой рожей, что вполне может посоревноваться с Владыкой. От самого входа видно – головорез, насильник, живодёр. Морали – ни на донышке. Еще и грабитель.

И львиная шкура болтается на плечах – ну, тут никакого жребия не надо, это Леон, из тех, кто наводил ужас под рукой Черного Лавагета. Вечно таскал на себе эту вонючую шкуру, чтобы соответствовать имени, и вечно спьяну начинал рассказывать, как прибил льва (то голыми руками, то дротиком в ухо заколол, а раз вышло – удушил львиным же хвостом). Во взятых городах резал все, что попадется под руки; насиловал, не разбирая возрастов; кромсал живых младенцев на глазах у матерей. Как-то одна такая мать не выдержала. После я мельком глянул на труп с перерезанным горлом, бросил: «Сожгите» – так в шкуре этой его и похоронили.

Где же ты столько лет шатался тенью, Леон? Не сразу нашел дорогу? Или ждал пока твой бывший лавагет заступит на царство – по старой памяти милости получить хочешь?

Знаешь, лучше бы ты попал сюда раньше и стал злым духом.

– Ты совершил много злодеяний и искупишь их мучениями в Темных Областях.

Думаю, его можно зашить в его дурацкую накидку. Герой в львиной шкуре… выдумал.

Тень смотрит по-бараньи тупо. Потому что решение таким быть не может. Какие муки?! Приказ же выполнял. Какие злодеяния?! Был же не хуже прочих, а если вспомнить того, кто был хуже…

Хуже всех там был я.

Дернулась щека – не вовремя всплыло перед глазами то, к чему давно привязал груз: «Это не я», – и потопил в омуте памяти. Блики луны играют с вечерней бирюзой моря; Левка гладит сведенные в судороге боли плечи; юнец полутораста лет от роду скорчился на песке, зарылся пальцами, будто хочет отчистить с них кровь и копоть: «Не трожь меня! Не трожь!! Отравишься…»

Моргнул. Встретил взгляд Мнемозины: богиня памяти, оказывается, здесь. Как всегда – скромненько, у стеночки, в серых одеждах, глазки потуплены, в руках стилос и покрытая воском дощечка. Наверное, задумалась и посмотрела на царя случайно.

Ну, и смотри, дочь Урана. Все равно этого не было.

Верный Гелло уже уволок за дверь Леона, попутно подрав его шкуру. Темные Области позаботятся о вояке. А после нескольких лет страданий – кто там знает. Из него получился бы хороший палач.

В свите заметно оживление: два подряд – и Элизиум, и муки! Ну-ка, кто там еще…

Еще – тень пятилетней девочки, которая толком идти не может от страха. Какой тут жребий?

– Детей – сразу к Лете. Всех. Их незачем судить.

В улыбке Гекаты – отражение всей усмешки моей вотчины:

– Владыка мудр.

– Ага, – цедит Онир, чернокрылый сын Гипноса (или чей он там сын, раз чернокрылый?!). – С детьми неинтересно…

Группа воинов – явно договорились заходить вместе. Десяток с лишним к Лете, двое – к Леону в компанию, чтобы не скучно было орать от боли. Какие-то торговцы. За ними шлюхи. Кажется, тоже с кем-то договорились. К Лете. Колотящийся старик в разукрашенном драгоценностями одеянии, ломающая пальцы безумная вдова, два аэда (казнить сволочей не выйдет, жаль). Молодой кузнец, за которым семенит его мамочка – видимо, присмотреть, чтобы дитятко не отправили куда не надо. Снова воины – да сколько ж вас всех…

Какой-то праведник. Вроде бы, предавался размышлениям о звездах и богах. Пророчествовал. Вот и напрорицал басилевсу что-то не то – задушили. В Элизиум.

Знакомые рожи из отцовых войск – тоже, видно, долго добирались. Все как один приползают на коленях с обреченностью во взоре и готовностью отправляться мучиться. Отправляются к асфоделевым ароматам – кроме одного, самого ретивого.