Суета и смятение - страница 39

— Воистину красиво, — уныло отметил Шеридан. — Они все… все так любили его. Он был… — Мужчина прервался, задыхаясь от рыданий. — Он был… Верховным церемониймейстером.

Биббз не прогадал с решением.

«Прах к праху», — прозвучали слова священника под чахлой древесной сенью, и Шеридана затрясло с головы до пят. Впрочем, как только дошло до «праха к праху», затрясло всю черную толпу, за исключением Биббза. Он просто стоял, будучи единственным человеком на похоронах, давным-давно свыкшимся с мыслью о смерти, ведь он так мучительно долго ходил по краю могилы — да и сейчас пребывал на незначительном расстоянии от нее. Работа в цеху стала его путевкой в гроб, а предстоящее возвращение на Насосную станцию казалось смерти подобным: даже доктор Гурней не отрицал, что в тех условиях Биббз всё равно что труп. И сейчас, когда в семье стало на одного мужчину меньше, Шеридан, если Биббз понимал его верно, будет еще сильнее стремиться «сделать из сына человека». Насколько помнил Биббз, ничто никогда не могло сорвать отцовские планы: тот всегда доводил дело до конца; Шеридану и в голову не приходило, что что-то может пойти вразрез с его расчетами. По природе своей он не признавал поражений. Обладая немыслимым упорством и непоколебимой уверенностью, что всё должно быть так, как он сказал, он любыми способами будет «делать из Биббза человека», а тот, со своей позиции стороннего наблюдателя, прекрасно видел, что таким образом из него человека не сделают, его просто растопчут в прах. Однако от этой мысли его не бросало в дрожь.

Его ни от одной мысли не бросало в дрожь. Всю правду о себе Биббз открыл в стихотворении, присвоенном Эдит: он настолько тщательно сформировал в себе осторожную привычку скрывать чувства, что, без сомнения, успел забыть, где спрятал некоторые из них, особенно те, что непосредственно касались его самого. Хотя он не пытался скрыть свои чувства к отцу. Биббз был ему чужим, но отец не был чужим Биббзу. Молодой человек знал, что планы Шеридана зиждутся на упрямой вере, что так будет лучше для Биббза, и потому сын не обижался, пусть и ожидал плохого. Если бы их отношения были другими, Биббз не смотрел бы с комом в горле и глазами, полными жалости и участия, на большого, убитого горем человека, содрогающегося от адской муки. Роскоу часто моргал, губы его дрожали; Эдит громко рыдала; миссис Шеридан, почти потеряв сознание, опиралась на мужа; но Биббз знал, что по-настоящему страдает только отец.

Всё закончилось. Вперед вышли люди в комбинезонах с лопатами в руках, и Биббз коротко кивнул Роскоу, показав на ряд ожидающих экипажей. Роскоу понял, что Биббз останется и присмотрит за могильщиками, а остальные могут идти. Люди направились прочь через лужайку; колеса заскрипели по гравийной дорожке; кареты заполнялись и по одной отъезжали, лошади двигались неторопливым шагом. Биббз пристально наблюдал за рабочими: он ощущал, что на пути к экипажу отец не перестает оглядываться, и не хотел видеть этого. Немного погодя шум колес и копыт смолк, и Биббз, подняв взгляд, обнаружил, что все уехали. Ему оставили двухместную карету, возница которой терпеливо дремал в ожидании.

Рабочие разложили цветы и венки на могиле и вокруг нее, Биббз поправил пару венков и постоял, задумчиво глядя на неуместное великолепие празднично украшенного холмика под темнеющим ноябрьским небом. «Это ужасно!» — чуть слышно прошептал он одними губами, подразумевая, что нельзя здоровым, сильным братьям уходить первыми. Это была его последняя мысль, перед тем как отправиться к экипажу; он развернулся и увидел, что на дорожке одна-одинешенька стоит Мэри Вертриз.

Она только что вышла из облетевшей рощицы на косогоре, густо облепленном могилами; за ее спиной громоздились как безвкусные, так и изящные памятники, странная смесь форм, привычная для кладбищ: колонны с урнами на вершине и каменные обелиски, стандартные ангелочки и столь же типовые дети, балансирующие на столбах и столбиках, все как один — с немыслимым пафосом — устремив незрячие очи горе. На таком фоне длинный и худой Биббз, облаченный в черное, с мрачным, худым и белым лицом, перестал выглядеть неуместно; ожидающая его траурная карета с дремлющим на козлах потрепанным кучером и терпеливо стоящими косматыми лошадками, без надежды и без сожаления взирающими на могилы, тоже прекрасно вписывалась в пейзаж. А вот Мэри Вертриз, наоборот, казалась странной — яркое, живое создание из прекрасного мира. На кладбище не принято очаровывать.