Сугомак не сердится - страница 13

А лиственницы не было. Остался один обгорелый пенек. Первозданная прелесть ее в прошлом, во вчерашнем, в памяти…

Огорченный Владимир решил поскорее уйти отсюда. Грустно пощипывало сердце. И все-таки поляна с гордой красавицей-лиственницей останется в памяти, останется такой, какой она поразила его в юности.

Уходя, он еще раз оглянулся, прощаясь. И неожиданно заметил то, чего не заметил сразу, хотя и было в этом пропущенном главное, без чего немыслимо понять красоту жизни. Он увидел, что рядом с обгорелым пнем с завидной уверенностью подросли молодые лиственницы. Они тянулись к солнцу, к свету, они росли словно наперегонки.

И это новое, что вдруг открылось ему на поляне, обрадовало его, лихорадочно заработали мысли. Владимир почувствовал, что находится у истоков того, что поставит в его жизни все на свои места, что освободит, наконец, его от тяжелого бремени. Он почувствовал, что в его душе происходит какой-то поворот.

И брел напролом сквозь чащи и болота, пробирался сквозь кустарники, карабкался на шиханы, охваченный новыми мыслями, новым радостным чувством.

Да! То было в прошлом. А ведь прошлое всегда волнует, бередит сердце, отзывается грустью. Сила прошлого тем беспощаднее, чем больше самого себя осталось в нем. А овручские встречи разве не прошлое? Разве не было грозы, после которой не должно быть возврата к старому? Во время этой грозы сгорело то, что связывало его с Галей, сгорело до пепла. Но разве на старом пепелище может быть прочный огонь?

И эти новые мысли погнали Владимира из леса к Лиде, к Валерке. Он больше не мог переносить одиночества, оно тяготило.

Скорее в город! Скорее домой! Скорее окунуться в кипение жизни, в бурный водоворот всех событий, — нет без этого настоящей радости, нет настоящего счастья!

Виталий пришел на озеро Сугомак порыбачить, а оно бушевало, и Виталий приставил удочки к сосне и лег на траву: какая уж рыбалка! Озеро было пустынным. И вдруг он на самой середине озера увидел черную долбленую лодку, их называют у нас «душегубками». Лодку то подбрасывало на гребень волны, то зарывало в брызги. Вот сильная волна повернула «душегубку» поперек, Виталий даже вскочил — плохи шутки с Сугомаком в такую пору. Долго ли до беды?

Но пловец ловко выправил лодку, и она снова закачалась по волнам, приближаясь к берегу. Виталий рукавом рубашки стер со лба пот: такой пловец не пропадет!

Когда лодка приблизилась на столько, что можно было разглядеть в ней смельчака, Виталий удивленно присвистнул — то была девушка! Вот «душегубка» ткнулась острым носом в гальку, и девушка выскочила на берег. Подтянув лодку к береговому пеньку, она выпрямилась и поглядела на Виталия.

— Ну и волны! — сказала девушка. — Сумасшедшие!

— Кто же в такую пору плавает? — отозвался Виталий. — Могли утонуть!

— Я? — повела черными бровями девушка. Виталий разглядел ее глаза: стального цвета, с зеленоватым отливом, умные и дерзкие. Она была как березка гибкая — белое платье в горошек ладно облегало ее фигурку. Девушка понравилась Виталию.

Она приковала лодку на цепь, выгребла веслом из нее воду, достала клеенчатую сумку и, закинув по-мужски на плечо весло, обратилась к Виталию:

— У вас нет лодки?

— У меня водобоязнь, — улыбнулся он.

— Что-то не похоже!

— Бр! — поежился Виталий. — Пузырьки пускать неохота.

Девушка рассмеялась. Смеялась она хорошо, звонко, заразительно. Зубы у нее белые-белые, в глазах словно бесенята, на щеках выступил густой румянец. Екнуло у Виталия сердце, и показалось ему будто давным-давно знает он эту девушку, словно бы уже где-то встречался с нею. Но нет, не встречался он с нею до этого. Почему же так радостно бьется сердце? Да! Ведь такой была Пелагея. Как он сразу не догадался об этом?

— Знаете, — серьезно сказал Виталий. — Вы напомнили мне девушку, несуществующую.

— Несуществующую? Интересно!

— Хотите расскажу!

— Если недолго.

— Давно это было. Жил в Кыштыме мастеровой Ефим. Ничем не обошла его природа: ни смекалкой, ни красотой, ни смелостью. И любил он девушку Пелагею. Под стать ему была во всем — и умом, и красотой. Она любила Ефима. Добрые люди смотрели на них и радовались.