Сукин сын - страница 11
Авилов весь день маялся, как от зубной боли, находясь во взвешенном состоянии, точно накануне грозы. То тосковал по Нине, то задумывал смотаться. Положение было отвратительное. Грядут раскопки прошлого, а в дом из бруса тянуло точно магнитом. Наталья куда-то пропала. Он пообедал в одиночестве и под вечер отправился к Нине, размышляя, что уход из прошлого в рамках теперешней жизни не представляется возможным. Кожу не поменяешь, с самолета не спрыгнешь. Гордиться асоциальным опытом не приходится, но терпеть, когда в него лезут, тошно. С какого-то момента Авилов уже не помнил, когда это произошло, он все забыл, точно запер дверь, и прочно обосновался в другом стойле, в кабинете за черным столом с телефонами. Так себя и мыслил. Сейчас начнется раздрай, и придется держать удар, а он чувствовал себя глупо зависимым.
В доме из бруса Нина раскатывала тесто для лепешек и рассуждала:
— Вот смотри. Марья Гавриловна — человек порядочный, но она, грубо говоря, зафанатела. Пушкин — и больше ничего. Тут рассказывали, как ее сын в четыре года спрашивал: «Мама, а Пушкин — это наш папа?» В комнате увидел на одной стене портрет поэта, а на другой Ленина и объявил во всеуслышание: «Это — Пушкин, а это — Дантес…» Женщине скоро на пенсию, дети разъехались по столицам, чем ей жить? Огородом? Может она присвоить рукопись лично для себя? Я лично в этом не сомневаюсь. Не так важно иметь мужа или любовника, сколько святыню. Думаешь, почему я здесь? Тут могила моего возлюбленного…
Нина раскатывала тесто смугловатыми руками, а Авилов задумался, каким был ее возлюбленный.
— Он похоронен на кладбище?
— Нет. В монастыре.
— В монастыре не хоронят.
— Но одна-то могила там есть.
— Так это же… Пушкин.
Она засмеялась.
— А ты как думал? И я тоже… Тут все христовы невесты. Любят только одного. Но ведь взаимно. Он был гениальный любовник. Имя ему делали влиятельные поклонницы: Карамзина, Вяземская, Хитрово… Но не простили женитьбы на красавице, это он напрасно, конечно. Довлатов, когда водил экскурсии, знаешь, что рассказывал? Что Пушкин спал со всеми женщинами Тригорского, начиная с матушки, «Цветы последние милей…», продолжая дочками и заканчивая племянницами, то бишь Керн. Он прав, что еще рассказывать? Это самое главное.
Нина стряхнула с рук муку.
— Это он шутил, — возразил Авилов. — Он всегда шутил, разве не ясно? Хочешь сказать, что трахать всех подряд и валять стихи про любовь достаточно, чтобы стать иконой? Должна быть еще сила.
— Дух живой, на все отзывчивый.
— Нет, не то. Этого мало. Не пойму что. Нужно разобраться. Это власть, так? Она дана не всем. Стихи — это инструмент. Как флейта или пианино. Потом их читают, это уже музыка. «Где тень олив легла на воды» — музыка?
Нина присела на стул и посмотрела на него внимательно.
— Не майся, не раскусишь. Это чудо. По-научному — феномен. Или попросту гений. Запредельные силы, выше человеческих.
Авилов внезапно понял, что в Нине казалось ему странным. Она обращалась с ним, как со святыней, бережно-молитвенно. Он не был для нее мужчиной и не был равным, а божественным созданьем он был — вот чем. Поставлен в один ряд с большим и высоким. Он замолчал, обдумывая расклад. Слишком много значения придавать человеку не стоит. Глупо, особенно когда дело идет о мужчине и женщине. Из просто человека в себе редко кто вырастает до большего, единицы. Уязвимая позиция, но Нина по-другому не умеет. Все или ничего, абсолют. А это ненормально, ибо противно природе.
— А откуда в человеке, в рыжем, нечеловеческое? Инородное?
— А вот. Промыслом Божьим, — похвастала Нина.
— Слишком просто. Думаешь, от этого тащатся? Что высшее соединилось с какой-то там арапской кровью? Не могу сфокусировать… Должна быть сила, которая из человека лезет. Он с ней справлялся стихами. Потом умер, может, устал от этого. От чужой силы можно устать и свалиться. Типа борьбы с бесом. Сначала он такой небольшой, игривый, свой парень, потом вырастет в черта, сам начнет задвигать, а из игры не выйти, потому что он в тебе. Остается одно действие свободы — смерть. Не поверю, что его подставили. Сам умер, своей смертью. Волеизъявлением.