Сулла - страница 81

– Я совью из них один большой канат. И к его концу прикреплю якорь своей пентеры.

– Го-го-го! – гоготал слуга, хотя казалось, что он не смеется. Лицо его продолжало хранить печать мрачного созерцания. Щербатые щеки не двигались. Застыли.

– Послушай! – Сулла схватился за подлокотники своего кресла. – Знаешь что?.. Эпикед, я сделаю из них месиво. Вот возьму сведу их вместе, и мои центурионы с солдатами приготовят паштет. Но не из соловьиных языков и не из гусиной печенки, а из этих сенаторов, народных трибунов и прочих проституток с Капитолия!

…Сулла, стоя на капитанском помосте, был очень доволен ночной беседой с Эпикедом. Его недруги непременно получат то, что заслужили. Разумеется, в рамках республиканских традиций…

И снова полководец возвращается к памятной записке, подготовленной для сената. Так вот, значит, встреча с Митридатом. Ее пытаются охаять. Преуменьшить ее результаты. Посмотрим, посмотрим, что из этого получится…

Встреча с Митридатом произошла на берегу Геллеспонта близ города Дарданы. Отсюда до развалин древней Трои – рукой подать. Римские триремы стояли у самого берега. На азиатском берегу высадилось несколько когорт. А на том, на другом берегу маячили знамена новых, идущих с севера когорт. И это видел Митридат, прибывший с многочисленной, великолепной свитой. Тысячи его гоплитов стояли наготове. Знаменитая конница Митридата выстроилась за спиною гоплитов. Словом, зрелище удивительное…

По сравнению с азиатами римляне выглядели куда более скромно. Железные шлемы, железные щиты, пыльные солдатские походные одеяния. Усталые, загорелые, закаленные в битвах воины. Всего несколько когорт на этом берегу… Сулла нарочито пренебрегал безопасностью, ибо знал, что Митридату деваться некуда. Он просит мира. Ему нынче нельзя без мира. Сулла нависает тучей не только над Троадой, но и надо всей западной частью Понтийской империи. Если бы несведущий человек вдруг оказался на берегу Геллеспонта в этот день, то непременно сказал бы, что справа победители, а слева – на самом берегу – побежденные. На самом деле все обстояло наоборот. И Сулла не преминул воспользоваться правом победителя.

Он стоял возле своей палатки в окружении военных трибунов. А Митридат, в высоком золоченом шлеме, статный, широкоплечий, выхоленный, во всем новом, шелковом, блистательном, сошел с колесницы и направился к Сулле. Римлянин не шевельнул даже пальцем. Спокойно смотрел своими едко-голубыми глазами на приближающегося монарха. «Он расфуфырился так, – подумал Сулла, – словно приехал на победный пир». Митридат протянул руку. Улыбнулся. Произнес приветствие на латинском языке. Сулле сказывали, что Митридат – настоящий полиглот: свободно изъясняется кроме греческого и латинского по-египетски, по-еврейски, по-персидски, по-колхски. На латинском Митридат говорил так, словно родился в Лациуме – где-нибудь в Остии или Альба-Лонге. Для настоящего римлянина ему недоставало некоторого изящества в оборотах речи. Но этот недостаток улавливало только изощренное ухо.

Митридат застыл с протянутой рукой. И слова приветствия застыли на его губах.

Сулла сказал громко, но бесстрастно:

– Я ничего не прошу.

– Знаю, – сказал певуче Митридат, все еще держа на весу свою руку.

– Я ничего не прошу, – повторил Сулла, – а тот, кто просит, всегда должен говорить первый.

– Что говорить? Разве не все тебе ясно?

– Нет, – отрезал Сулла.

– Если говорить откровенно, – продолжал Митридат, – виноват не столько я, как это кажется иным.

– Кому, например? – ворчливо вопросил Сулла.

– И тебе в том числе.

– Это очень любопытно. – Сулла посерел лицом. Похолодел взглядом. Казалось, окаменел вовсе. Еще мгновение – повернется и скроется в палатке.

Митридат не обратил внимания на слова Суллы. Он говорил:

– Боги не всегда справедливо судят нас. Не всегда, на наш взгляд, разбираются в земных делах. Разве следовало им сталкивать меня с тобой? Что я плохого сделал тебе? А ведь именно они, великие боги, натравили тебя на меня, столкнули нас. И это глубоко несправедливо. К великому сожалению, некоторые из ваших высокопоставленных лиц не смогли уразуметь истинного положения вещей. Разве люди порою не могли бы помешать волеизъявлению богов, если воля эта не совсем устраивает обитателей земли?