Сумерки Европы - страница 26

Но при всемъ томъ безспорно, что чисто политическія формы демократіи и непосредственно съ ними связанныя общественныя явленія (какъ то — вліяніе общественнаго мнѣнія и т. п.) значительно полнѣе и шире развиты были въ странахъ Антанты, чѣмъ у ея враговъ. И вмѣстѣ съ тѣмъ эти именно формы имѣютъ и особо важное значеніе въ томъ максималистическомъ опьяненіи, о которомъ выше была рѣчь.

Слабая сторона политической домократіи — и грозная для нея опасность — заключается въ томъ, что въ ней единство цѣлаго является функціей отъ безчисленнаго множества самодовлѣющихъ и формально независимыхъ индивидуальныхъ воль. Каждая личность влечется по своимъ (конечно, для большихъ множествъ болѣе или менѣе схожимъ) путямъ; и изъ этого множества самодовлѣющихъ движеній, изъ этого, такъ сказать, принципіальнаго хаоса — должно получиться единое движеніе цѣлаго, непрерывное и послѣдовательное. Этихъ опасностей нѣтъ въ тѣхъ обществахъ, чье единство и непрерывность существованія связаны съ какой либо соціальной единственностью — личной, групповой, идейной; въ непрерывности этой непрекращающейся частной, именованной воли, интереса, идеи — обосновано уже и непрерывное единство цѣлаго. Иныя части цѣлаго могутъ отъ этого страдать, угнетаемыя той конкретно-частной волей, которая служитъ непрерывною опорою цѣлаго, но самое цѣлое получаетъ въ ней твердость и устойчивость, а слѣд. и всѣ его части, по-сколько основою ихъ существованія, даже и ущербленнаго, служитъ цѣлое. Въ политической демократіи цѣлое всегда находится подъ угрозой распада на многочисленныя самодовлѣющія индивидуальныя или частно-групповыя воли, изъ которыхъ оно строится. Поэтому для сохраненія своей устойчивости демократія неизбѣжно требуетъ сильной активной власти — чрезвычайно сильной власти. Слабой можетъ быть безъ чрезмѣрнаго ущерба для государства, для общества власть въ абсолютной монархіи, въ сословномъ государствѣ, въ теократическомъ обществѣ. Свѣтская политическая демократія погибла бы въ анархіи, въ распадѣ тамъ, гдѣ слабая власть недемократическая могла бы болѣе или менѣе спокойно справиться съ положеніемъ.

Поправками на эту структурную слабость политической демократіи могутъ явиться двѣ — соціальная и психологическая — особенности. Съ одной стороны, фактическая общность интересовъ, рѣшающихъ для обширныхъ слоевъ, даетъ опору для собиранія формально самодовлѣющихъ лицъ въ фактически объединенныя группы, однако, еще далеко не предопредѣляя ихъ устойчивости; съ другой стороны, психическая тяга демократіи къ сильной власти, точнѣе — готовность ей подчиниться, за нею слѣдовать, когда она имѣется и проявляетъ себя таковой, вытекаетъ изъ глубинныхъ основъ психологіи массоваго общенія и взаимодѣйствія.

Наивное мышленіе политически некультурнаго общества (каковымъ напр. являлась значительная часть русской, преимущественно соціалистической, интеллигенціи) думаетъ, что демократія — это такой приблизительно строй, при которомъ каждый можетъ, а въ качествѣ гражданина и обязанъ, во все вмѣшиваться. На самомъ дѣлѣ подобный строй былъ бы хаотическимъ анархизмомъ и въ него вырождается лишь подорванный въ своей жизненности народъ. Въ здоровомъ обществѣ людямъ и неохота и недосугъ во все вмѣшиваться; каждый занятъ своимъ дѣломъ, мыслью, интересомъ, развлеченіемъ, заботой, и требуетъ, чтобы съ политическими задачами справлялись тѣ, кому эту работу довѣрили, — за собой оставляя право провѣрять, смѣщать, вмѣшиваться въ рѣшающія минуты. Интересъ гражданина въ демократіи заключается въ томъ, чтобы политическіе вожди умѣло вели государственное дѣло въ общемъ соотвѣтствіи съ его, гражданина, пожеланіями. Онъ требуетъ самостоятельной власти, согласованной съ его интересомъ. Но мало того, — чѣмъ самостоятельнѣе и сильнѣе власть, тѣмъ легче ему за ней идти и тѣмъ охотнѣе онъ это дѣлаетъ. Легче — потому что сильная власть снимаетъ съ него заботы, самостоятельно подготавливаетъ и ведетъ государственное дѣло, предоставляя ему его опредѣлять и устанавливать въ узловыхъ точкахъ, заранѣе подготовленныхъ для яснаго и простого рѣшенія (и соотвѣтственно выбирать вождей для проведенія въ жизнь принятыхъ рѣшеній). Охотно — потому что ясность воли, опредѣленность дѣйствія и въ особенности успѣхъ, внушая довѣріе и спокойствіе, подчиняютъ себѣ массы. Чѣмъ меньше загвоздокъ, поводовъ для недоумѣній, сомнѣній, колебаній и остановокъ, чѣмъ больше уже оправданнаго довѣрія у вождя, подтвердившагося умѣнія, тѣмъ спокойнѣе и охотнѣе за нимъ пойдутъ массы. Онѣ побѣгутъ за нимъ, когда онъ имъ импонируетъ рѣшимостью брать на себя отвѣтственность и умѣніемъ справляться съ нею. Наивная демагогія побуждаетъ предоставлять и рѣшеніе и отвѣтственность (точнѣе сказать — видимость рѣшенія и отвѣтственности) массамъ, — какъ, молъ, вы постановите, такъ и сдѣлаемъ. Но массы только и ждутъ, чтобы вожди за своей отвѣтственностью предложили имъ опредѣленное рѣшеніе. Демократія и то и другое предоставляетъ руководителямъ, за собой сохраняя въ основномъ — власть предоставленія и лишенія власти. Въ сильной демократіи ведутъ государственное дѣло сильные вожди, рукополагаемые на власть народомъ, ему подотчетные. Только при этомъ условіи можетъ демократія быть сильной; но это условіе и заставляетъ вождей, ведя самостоятельно государственное дѣло, непрерывно заботиться о массовомъ къ нимъ сочувствіи, о массовой санкціи. Масса не осуществляетъ государственныхъ задачъ, но она санкціонируетъ ихъ осуществленіе вождями; вожди борятся за государственное дѣло и за сочувствіе массъ. Отсюда — умѣніе снискать сочувствіе людей, способность увлекать ихъ становится одной изъ существенныхъ особенностей демократическаго вождя; отсюда неизбѣжный склонъ и опасность демагогіи.