Суть времени, 2013 № 16 - страница 33

Де Мезьер заявил также, что интервенция в Сирию не принесла бы результата даже в том случае, если бы была легитимной. При этом для серьезного успеха, по его словам, потребовалось бы ввести более 100 тысяч солдат. Вообще же германский министр обороны определил военное вмешательство в сирийский конфликт как «весьма затратное» и «чертовски сложное». И заключил, что, по его мнению, гражданская война в Сирии продлится долго.

Интересно, что еще через несколько дней на сходную позицию встал генсек НАТО Андерс Фог Расмуссен, который заявил 11 февраля в интервью брюссельской интернет-газете EUobserver: «Мое твердое убеждение, что любое иностранное военное вмешательство будет иметь непредсказуемые последствия, потому что сирийское общество очень сложное политически, этнически, религиозно и в региональном контексте».

А что означает это самое «в региональном контексте»? Да то и означает, что Дамаск, судя по всему, не остается без союзников, как остался без них Триполи при Каддафи.

И это не только Иран. В начале февраля сирийский министр иностранных дел Фейсал Аль-Мекдад встречался в Пекине с главой МИД КНР Чжаном Чжицзюнем, которого благодарил за помощь Китая в сопротивлении возможности международного военного вмешательства в дела Сирии.

В последнее время на Западе любят ссылаться на то, что ПВО Сирии гораздо серьезнее того, чем располагала уничтоженная западной коалицией Ливийская Джамахирия. При этом не договаривают, что ведь и Муаммар Каддафи никогда не имел того уровня поддержки в арабском мире, который сейчас получает в Иране Башар Асад. Вдобавок, в период войны в Ливии Россия не оказала Триполи поддержки. В случае с Сирией ситуация несколько иная. Российский МИД месяцами сопротивляется американскому давлению по сирийскому вопросу, не желая способствовать падению Дамаска. А президент Сирии Башар Асад с присущей ему резкой откровенностью уже сказал о том, что Россия при этом защищает не Сирию, а себя.

Итак, появляется смутное опасение, что международная интервенция, даже опрокинув режим в Дамаске, приведет также и к развязыванию мировой войны. И это опасение пока что еще вызывает торможение на Западе. Такая цена за мироустроительный передел на Ближнем Востоке для Запада все еще слишком высока. Конечно, скорее всего, это остановка временная. Но что-то в этой машине западного давления вдруг замерло и ждет. Чего? Об этом — в следующих статьях.

В неклассическом мире ты должен угадать незыбкое в том, что ты встретил. Соединить его с тем незыбким, что есть в тебе. И на все это обретенное незыбкое опереться

Юрий Бялый

Что делает человек, которого уже совсем «достала» бессмысленность окружающего пространства симуляции и который боится и не хочет окончательно утонуть в виртуальном? Он отправляется в странствие. То есть бежит от симуляции «куда глаза глядят» — в надежде, что где-нибудь обретет подлинную реальность и смысл.

Постмодернизм всячески приветствует этот «синдром бегства». Он решительно заявляет: «Только в бегстве и может быть обретен хоть какой-то смысл. Беги, милый, беги быстрее и куда угодно. Главное, не останавливайся и не укореняйся».

В разных формах об этом писали многие постмодернисты — Мишель Фуко, Ролан Барт, Фредрик Джеймисон и т. д. Но наиболее полно данный концепт развернули Жиль Делёз и Феликс Гваттари. Во втором томе совместного труда «Капитализм и шизофрения» (1980 г.) они посвятили этому концепту введение «Ризома» и большую главу «Трактат о номадологии. Машина войны». А затем развили концепт в отдельной книге «Номадология».

Номадология — наука о кочевничестве. Кочевник — предмет особого восхищения и главный герой Делёза и Гваттари. Но о нем чуть позже. Здесь же подчеркну, что Делёз и Гваттари заявляют — в отличие от Жана-Франсуа Лиотара — что целостность, в принципе, существует. Но это такая целостность, которая фундаментально отличается от целостности в мироощущении и философской классике премодерна и модерна.

Там, в прошлом, целостность была оперта на метафизику бытия. Метафизика эта всегда адресует к абсолютному. И неважно, как называется это абсолютное. Для религиозного человека его метафизика адресует к богу — вездесущему и всеобъемлющему. Для материалиста абсолютным — всеобъемлющим и вездесущим — становится материя.