Суздаль. Это моя земля - страница 24

— Понимаешь, Галочка, — он топтался, обдавал луковым духом, осматривал сверху вниз, как кобылицу, — мужиков наших надобно вот так держать! — и его кулачищи сжимались. Он всегда был с огромными кулаками, с самого детства.

[1]

Мы познакомились с ним на речке. Ему было 14, а мне 10, он делал взрывные устройства. Взрывал реку, глушил рыбу. В мутной воде рыба всплывала, дёргалась, и, полумёртвая, отсвечивала боками и животами. А я скрежетала зубами и хотела каждую рыбу прижать к груди и согреть. «Чтоб ты взорвался однажды вместе с рыбами».

Он подошёл ко мне тогда и ровно так же, как и спустя тридцать лет, осмотрел оценивающе, сверху вниз.

— А ты ничего… Чейная?

— Боголюбовская я, понял! — я оскалилась и сплюнула в его сторону цветок сирени.

Из-за порыва ветра обслюнявленный цветок поменял траекторию полёта и, вернувшись, прилип к моей щеке. Я залилась краской. Он засмеялся, мотая головой от удовольствия. Потом вдруг посерьёзнел, поднёс огромный кулак к моему носу. Я зажмурилась, мелко-мелко заморгала глазами. Он раскрыл кулак и грязными шершавыми пальцами сгрёб цветок со щеки. Съел.

— Ты ведь на счастье ела сирень? Там пять лепестков было, да?

— Да… — я чуть не плакала от досады и злости.

— Теперь я съел твоё счастье. Боголюбовская.

[2]

Весной второго года прилетели гуси. Егорыч наблюдал, выжидая, когда гусыни сядут на яйца. Гусыни сели, и Егорыч бесшумно прокрался в схрон с подветренной стороны. Неповоротливый с виду, он до костей был хищник, охотник. На Красную книгу ему было наплевать. А на то, что он убьёт последнего гуся — нет.

Егорыч дышал браконьерством.

— Мужиков надобно вот так держать! — сжатый кулак с белыми от напряжения костяшками равномерно покачивается перед моим лицом.

Его жена, розовощёкая и улыбчивая Алка, говорила мне: «А он что? Он придёт, а я его борщём, борщём, хлебом, хлебом!» — и я представляла, как он приходит с охоты, а Алка выливает на него ушат борща и сыпет хлебом. Борщ стекает по лицу, а хлеб падает, и под ногами скачет и скачет его легавая.

[3]

В 16 лет у Егорыча родился первенец, и он отнёсся к событию с благодушием.

— А что, Галочка, — говорил он мне, — дом построил, яблони посадил, в следующем году урожай, сын самое то, а? — дышал в меня луком, я морщилась. — Ты ведь не пошла за меня, а, Галочка? Я для тебя деревенщина? Но счастье-то твоё, счастье-то у меня — вот где! — и хлопал себя по животу.

Через тридцать лет живот станет твёрдым и выпуклым, как у беременной на девятом месяце. «Как ты ползаешь по схронам с таким пузом-то», — думала я, и ненависть захлёстывала меня.

[4]

— Тятя, тятя, нет, нет! — маленький мальчик мчится по зарослям, а наверху, в небе, надрываясь, кричит гусак.

Это твой младший, Егорыч. Я подослала его. Я сказала ему, что папа (это ты, слышишь?) хочет разлучить любящую пару. Серые гуси, чтоб ты знал, однолюбы. И на них потому и запрещена охота, что это не охота, а отстрел. Гусь не уходит от гусыни, даже если видит опасность.

— Тятя!

Ребёнок оказывается между гнездом и схроном. Гусыня снимается с кладки и бежит на зов гусака. Ты не стреляешь, потому что боишься попасть в сына, и я почти слышу, как ты материшься. Не будет тебе гуся, понял? Не будет тебе гуся!

В гнезде остаются бежевые, тёплые яйца.

— Ах, Галочка, — шепчет Егорыч, убирая ружьё и закусывая губу. — Это мы ещё посмотрим.

[5]

Алка подложила яйца под гусыню. Выжил один. Одна.

[Год спустя]

Я встретила Алку на масленицу у Музея деревянного зодчества. Алка, краснея и тяжело дыша, тащила под мышкой спутанную верёвками гусыню.

— Вы чего, Алка? — окликнула я. — Егорыч же хотел подсадную сделать?

— Да ну её к чёрту! Подсадную! Она всю птицу передрала, яйца перебила! Её или на мясо, или я не знаю!

— В каком смысле передрала?

— Ну она же ненормальная, дикая! Ты посмотри на неё!

Я посмотрела. Огромная гусыня еле умещалась под мышкой и тяжело дышала вместе с Алкой. Я подумала.

— А знаешь, что. У меня идея. Сколько ты за неё хочешь?

[6]

В этом году мы выставляли на гусиные бои молодого двухлетка по кличке Гаврош. Подружки у него не было, а ярость была. Не гусь — революционер. Вечно встрёпанный, готовый к дракам даже во сне. Я втащила гусыню к нему в загон.