Свенельд или Начало государственности - страница 9
Опять мне выпала долгая дорога, а я был слаб и, что еще печальнее, несвободен. Дело шло к зиме, и чем дальше оказывались мы от Киева, тем сильнее она давала о себе знать. Вскоре морозы, по словам вятичей, стали вообще невиданными: по ночам деревья трещали, и разносимый разреженным воздухом треск раздавался и в лесу, и в полях, занесенных снегом, и даже в жилищах, в которых мы останавливались на ночлег. Волки выходили из леса и, не пытаясь напасть на обоз, поджав хвосты, жалобно выли вслед и вой их, сливаясь с потрескиванием заиндевелых елей, угнетал и без того наши встревоженные души. Только теплые овчинные шубы, меховые накидки и частые остановки у быстро разведенных костров позволяли нам двигаться все дальше и дальше. Иногда мне казалось, что пар от моего дыхания на лету превращался в серебристую изморозь, а я перестаю ощущать закоченевшие члены, но именно в сей миг мы останавливались, и огонь костра помогал мне согреться, а теплая медвежья шкура, пропахшая дымом, накрывала меня с головой до следующей остановки. И кем во время рискованного путешествия я был для русичей: рабом, случайным попутчиком, больным другом?
Наконец, в стране вятичей, когда морозы под весенним солнцем начали нехотя отступать, и все мы приободрились, не сомневаясь, что самое трудное позади, случилось и вовсе невероятное.
До сих пор не могу понять, как в лютые морозы на неспешной реке образовалась эта полынья, и почему именно мои сани, находившиеся в середине обоза, рухнули в нее, и тут же пошли на дно, потянув за собой не издавшего ни звука бедное животное. Вы можете мне не верить, но я выплыл на поверхность и безнадежно, но отчаянно пытался выбраться из замкнутого ледяного круга, обламывая хрупкую кромку полыньи и слабея с каждым бесполезным усилием.
«Держись!» – донеслось до меня и с ближайшей, вовремя затормозившей повозки в мою сторону бросился человек, лишь на мгновение задержавшийся на полпути, чтобы упасть на лед и ползком приблизиться к коварному месту. Я же ни на что не надеялся и ни о чем не думал – просто продолжал из последних сил барахтаться в воде, следя за происходящим словно со стороны.
«Держись!» – снова прохрипел смельчак осипшим голосом, оказавшись уже в проруби вместе со мной и затягивая петлю от предусмотрительно захваченной веревки у меня на поясе. Затем он сам вцепился в веревку обеими руками, отчего чуть не увлек меня под воду, и теперь не прохрипел, а прорычал кому-то из суетящихся около его саней людишек: «Давай!»
Сани стронулись с места, веревка натянулась, как струна на гуслях, и вытянула нас на лед, который не ломался, не трещал и не пугал своей непредсказуемостью.
С нас быстро стянули набухшую и покрывающуюся наледью одежду, голыми уложили под груду мехов, но все равно меня трясло от озноба, и зубы стучали о зубы, словно подкованные копыта лошади о мерзлую землю. И вдруг, молодая женщина, делившая с нами все тяготы зимнего пути, так же разделась до гола и скользнула под меха, обволакивая меня своим горячим, податливым телом. Сладостный неповторяющийся миг между жизнью и смертью заполонил все мое естество. Я чувствовал оживляющее женское дыхание на колючем лице, упругие тяжелые груди питали меня теплом, словно молоком младенца, а кровь в наших переплетенных ногах, казалось, циркулировала по общим артериям и венам. Несколько дней я спал и постоянно ощущал рядом с собой живой целительный источник тепла.
Человеком, который вытащил меня из проруби, оказался не кто иной, как хозяин обоза – Иван, а женщина, отогревшая нас своим телом, была его дочерью, которую он неосмотрительно взял с собой в далекий, но манящий красотой и богатством славный город Киев.
Мергус устал, его рассказ затянулся, а до окончания истории было далеко. Теперь старик спешил, как спешили все сегодня, и мы поняли, что, если он не закончит свое повествование, продолжения мы не услышим никогда. Медовый напиток повторно не оживил Мергуса, и его рассказ становился все суше и лаконичнее, и я догадался, что первую часть своей истории он излагал неоднократно, а вторую мы слушаем первыми.