Свержение ига - страница 8

И словно в ответ на его мысли незнакомец продолжал:

   — Главное, чтоб совесть была чиста, а богатство что? Прах один. Порты износишь — новые справишь, а душу запятнаешь — на всю жизнь память останется. Но коль чиста душа, то никакой страх неведом, ибо сказано: не бойтесь убивающих тело, но бойтесь тех, кто может уязвить душу. Так-то, люди вольные!

Рядом хрустнула ветка, мужики обернулись на звук и увидели прятавшегося за деревом Феофила. Он важно вышел из-за ствола и наставил на незнакомца свою суковатую палку:

   — Ты кто таков?

   — Матвей, раб Божий.

   — А почему по монастырскому лесу шляешься?

   — Думал, в нём воздух чище, да, вижу, ошибся.

   — Ошибся... — не понял Феофил. — За ошибки платить надо. Да что с тебя взять, разве поясок.

   — А пива холодного не хочешь?

Маленькие глазки Феофила жадно пыхнули.

   — У пристани шинок есть, пробегись, нацедят.

Феофил вмиг сделался красным.

   — Ах ты, змеиный потрох! — прохрипел он. — Издёвки строить вздумал, крамольные речи против святых отцов разводишь, да я тебя!.. Вяжите его!

Артельные не двинулись с места.

   — Опять наш петушок не то скукарекал! — хмыкнул Данилка.

   — И вы бунтовать?!

Феофил с неожиданной прытью ткнул своей палкой Данилку так, что тот отлетел на сажень, замахнулся на Матвея и уже готов был обрушить на него удар, как вдруг почувствовал, что его руку словно сжали железными клещами.

   — Умерь-ка свою буесть, чернец! — услышал он голос Семёна.

   — Ты-ы-ы! — выдохнул Феофил, дёрнулся, затих на мгновение и в бессильной злобе плюнул туда, наверх, где маячило ненавистное ему лицо.

Семён схватил Феофила за шиворот, приподнял и подержал, словно раздумывая, что ему делать с этаким добром, широко размахнулся... Багровое лицо Феофила враз посерело от страха, на Семёна пахнуло тошнотворным запахом сивухи и ещё чем-то, донельзя гадким. Он скривился от отвращения, задержал свой размах и неожиданно для всех привесил монаха к обломанной ветке стоявшего рядом дерева. В этом странном и нелепом виде, с трепыхающимися руками и ногами, Феофил напоминал большого чёрного паука. Семён обтёр руки о траву и, не оглядываясь, пошёл в лесную чащу. Матвей поспешил за ним.

   — Снять, что ли? — почесал голову Архип.

   — Пускай охолонет маленько, — откликнулся Данилка. — Сам же только что говорил: не всяка шишка полная, а висит. Правда, такой пустой шишки отродясь ещё не было...

Семён шёл, не замечая хлеставших его ветвей. Он уже далеко углубился в лесную чащобу, когда услышал окрик догонявшего его Матвея.

   — Цего тебе? — хмуро обернулся Семён.

   — Да постой ты!.. — У запыхавшегося Матвея перехватило дыхание. — Куда спешишь?

   — А куды глаза глядят, лишь бы рожи той мерзкой не видеть.

   — Остынь, парень, маленько. Гнев, он плохой попутчик. Что делать думаешь?

   — До холодов как-нибудь перебьюсь, а там в обозные наймусь — и подальше куда.

   — К Москве, значит, шагаешь. Только зря через глухомань, здесь недалеко тропа хожая: и идти удобно, и глаголить можно. Я тут допрежде бывал, места знакомые. Сперва охотнички ту тропу вытоптали, а потом и сам великий князь со своей дружиною.

   — Поцто?

   — А он недалече дом свой загородный обосновал, вот и заглядывает иногда.

   — Ты его видел?

   — Да как тебя самого.

   — Лют, говорят, больно.

   — Не лют, а строг. На государстве нельзя без строгости. Государь без грозы — что конь без узды. Разумом светел и книгам учен, не в пример иным прежним князьям. Опять же время такое, что врагов не токмо силою, но и мудростью побеждать надобно.

   — Нас-то, новгородских, не мудростью, силою взял.

   — Порой и умного выпороть не мешает...

Матвей внезапно остановился, прислушался:

   — Скачет кто-то, и не один. Может, люди служилые, а может, и лихие, потому поберечься нужно.

Постепенно нарастающий конский топот внезапно растворился в разноголосом шуме битвы: в ржании коней, лязганий стали, вскриках и брани.

   — Цего это мы, как зайцы, уши пригнули? — вскинулся Семён.

   — Куда ты? — вцепился в него Матвей. — С голыми руками-то?

Но Семён решительно стряхнул его и поспешил на шум битвы. Матвей неохотно потянулся за ним. Шум впереди стих так же неожиданно, как и начался. Перед ними открылась небольшая полянка, заваленная конскими и людскими телами. По полянке бродил высокий, богато одетый человек, который пристально всматривался в лежащие тела. При виде его Семён вздрогнул и радостно прошептал: