Свет не без добрых людей - страница 9
Ей аплодировали, кричали "браво", трескуче чокались глиняными бокалами. Лика отхлебнула вина и объявила:
- И еще одно, коротенькое: "Любовь моя".
Она встала, положила свою маленькую ручку на плечо Романа и начала тихо, таинственно:
- "В моей груди бьется птичка. Бьется и поет. Ты слышишь? Это ее песня. Это мое сердце. Птичка поет про любовь, нежную и свободную.
Птицы умеют любить, как никто в мире.
Хочешь, я подарю тебе мою птичку? Ты посадишь ее рядом со своей. Пусть они вместе поют нам с тобой вечную и неугасимую песню любви.
В твоей груди. В моей груди.
В нашей груди!.."
Макс спросил Веру:
- Нравится?
Она ответила неопределенно:
- Любопытно.
- И только?.. - удивился Макс такой сдержанной оценке. - По-моему, это гениально. Это философские стихи - глубина! Широта! Разве можно их сравнить с рифмованной трескотней на злобу дня десятков нынешних поэтических кузнечиков?! Как, Роман, военные моряки оценят эти стихи?
Роман Архипов был прям и откровенен. И сказал, что думал:
- На флоте, пожалуй, не поймут.
- Ну да, там надо: "И песня и стих - это бомба и знамя", - кричал изрядно захмелевший Илья.
- Верно: и бомба и знамя нужны матросу, - согласился Роман.
- И любовь? - Это спросила Лика, кокетливо улыбаясь масляными глазками. - А разве любовь, Ромочка, не нужна матросу?
- Нужна и очень нужна, - ответил Роман. - Только не всякая.
- Примитивная…
- Любовь Татьяны Лариной?
- Кому как, - ответил Роман на стремительную атаку.
- Не верю, - мотал тяжелой головой Макс. - Солдат теперь тоже другой пошел, новый солдат, со сложной психикой. Сколько наших парней призвали. Это мальчики настоящие. Они принесли и в армию и на флот свои идеи, дух нового времени.
- А скажи, Роман, у вас на подводной лодке читают журнал "Юность" или довольствуются "Красной звездой" и этим, ну как он называется, ваш - "Советский воин", что ли? - перебил Макса Радик.
- На флоте читают много разных журналов и газет. Кому что нравится, - ответил Роман.
- Ну, а Ремарка, Сэлинджера читают? - в голосе Макса звучала нехорошая настойчивость.
- Читают. Николая Островского, Шолохова, Фадеева, - очень спокойно, как будто с вызовом, ответил Роман. И продолжал негромко, выталкивая из себя тугие, круглые слова: - Вот тут читали стихи о городе Грядущего. У меня свое представление и о поэзии, и о городе будущего, и о городе прошлого. Я не поэт, как вы знаете, но стихи люблю. Я хочу прочесть вам, если позволите, тоже стихи о городе.
- Просим, просим, Роман, - раздалось сразу несколько голосов.
Илья остановил магнитофон. Тишина наступила настороженная и нетерпеливая. Роман встал, бросил на Веру короткий, но многозначительный взгляд и, глядя в стол, начал, щуря один глаз:
- Стихи о городе, голос которого мы слышим сегодня весь вечер, - он кивнул на магнитофон, - написал поэт Виктор Полторацкий. Называется "Нью-Йорк".
В тишине, напряженной до предела, он обвел всех долгим торжествующим взглядом. И, не говоря больше ни слова, сел. Тишина должна была лопнуть. Это случилось бы вот-вот, если б взрыв не опередила Вера. Она сказала как-то уж очень искренне и непосредственно:
- Хорошие стихи… Очень хорошие.
Все зашевелились, негромко и не совсем определенно загудели, а Радик сказал как будто даже примирительно:
- Что ж, яркий образчик поэзии времен культа личности. И только.
Он встал и тотчас же удалился с Эллой в другую комнату. И опять завизжал магнитофон.
Минут через пять исчезли из-за стола Ава с Ильей; уходя погасили большой свет. Теперь в углу столовой лишь тускло горел торшер. Лика запускала свою маленькую ручку в мягкие волосы Романа и по-кошачьи ласкалась к нему. Он не отталкивал ее и не противился, был задумчив и сух, изредка посматривал на Веру. А Макс, перебирая Верины пальцы, вполголоса говорил: