Свет утренней звезды - страница 19

Воздух наполняется липким запахом страха и ужаса, рваными криками и безотчетным человеческим отчаянием. Боль и смерть внезапно врываются в мой звездно-синий мир, вспарывая его каленой сталью, протыкая стрелами, растаптывая копытами боевых скакунов. Рядом со мной пронзенный тантором, падает мальчишка, широко раскрыв голубые глаза, устремив застывший в вечности взгляд в высокое небо. Кто-то сбоку истошно кричит, а потом замолкает, повалившись на землю, сраженный несколькими стрелами одновременно.

Я не могу пошевелиться, оцепенело взирая на жестокое безумие, происходящее вокруг — мне кажется, что возле меня бушует ураган, и я нахожусь в самом его эпицентре.

— Эя, беги! — лицо отца возникает передо мной так внезапно, что я испуганно дергаюсь. Он размыкает линии сумрака, с силой заталкивая меня в параллельный мир, и мы проваливаемся в его топкие объятья.

— Папа, что происходит? — я испуганно обнимаю его, сглатывая комок, и даже не пытаюсь, вытереть струящиеся по щекам слезы. Но отец внезапно выскальзывает из моих рук, тяжело оседая на колени. Почему на моих руках кровь!?

— Беги, моя девочка, — шепчет папа. — Беги к Озеру Жизни, там наибольшее сосредоточение силы, там ты сможешь продержаться в сумраке, пока они не уйдут.

— Папа, папочка! — мне хочется кричать, но вместо этого из меня вырывается жалкое бульканье и всхлипывание. Я опускаюсь рядом с отцом, дрожащими руками дотрагиваясь до торчащей из его спины корды. Рубаха на спине отца пропитывается кровью так стремительно, что вскоре под нами уже целая лужа — вязкая, липкая, бурая.

— Обещай мне, — папин хрип переходит в кровавый кашель, забрызгивая мое светлое платье рубиновыми пятнами. — Ты должна жить. Ради мамы, ради меня, ради Мирэ. Уходи детка, спасайся.

— Я не уйду без тебя, — шепчу, хватая его руки, прижимаясь к его слабеющему телу.

— Кольцо… Тайрона, — пытается что-то сказать мне отец. — Откроет портал… — голова папы безвольно падает на мои колени и его стекленеющий взгляд вырывает из моей груди сумасшедший вопль.

— Нет, пожалуйста! Не умирай, папочка! — но он уже не слышит моих горестных стенаний, его душа обрела покой, растаяла легкой сизой дымкой в чистом небе, вместе с его яркой звездой. Еще немного, и сумрак заберет и его бренное тело, растворив в своем полотне.

Я закрываю глаза папы и целую их, орошая мертвое лицо горячими каплями своих слез. Мне надо бежать, я должна выжить. Я пообещала отцу. Мама… Мирэ…

Воспоминания о них приходят слишком поздно: я смотрю сквозь сумрак, силясь выловить их взглядом в творящемся вокруг меня хаосе и неразберихе. Волосы шевелятся на моей голове от осознания того, что я вижу. Площадь усеяна мертвыми телами, как свежевспаханное поле зернами пшеницы. Сквозь меня проносятся на бешеной скорости остервенелые всадники, преследуя тех, кто еще жив и пытается бежать. В нескольких метрах от меня лежит изломанная фигура матери в окружении груды тел вывернутых в неестественных позах, алые пятна на их одеждах не дают и шанса даже на иллюзорную надежду, что кто-то остался жив. Оборачиваюсь в след промчавшейся сквозь меня коннице, задыхаясь от ужаса… Там, посреди дороги, ведущей к дворцу, стоит Мирэ, похожая на тонкую былинку, качающуюся на ветру — бледная, заплаканная, с распущенным облаком белых волос, такая хрупкая и такая прекрасная. Вокруг нее, гарцуя на черном коне, словно коршун кружит оддегир — молодой, крепкий, сильный, с угольно темными кудрями и жесткой ухмылкой на лице. Внезапно он наклоняется, резко подхватывает сестру, усаживая на жеребца впереди себя.

— Тахар, — низкий, глубокий голос, как стрела пронизывает рваные звуки боя. Парень вздрагивает, пристально смотрит в перепуганное лицо Мирэ, впивается в ее губы грубым поцелуем, а затем неуловимым движением перерезает ей горло и выбрасывает на землю, как сломанную куклу.

— Не-е-ет!!! — я кричу, срывая голос, впиваясь ногтями в ладони до кровавых борозд.

— Я приказал пленников не брать, — все тот же низкий голос летит набатом над моей головой.

Медленно поворачиваюсь, утирая рукавом застилающие глаза слезы — я уже знаю, кого увижу за своей спиной. Он возвышается над всеми подобно истукану, такой же каменно-равнодушный, холодно и безразлично взирающий на безумие, творящееся у его ног.