Светить можно - только сгорая - страница 28

— Я работал один и никаких людей назвать не могу.

— Врешь! — вдруг взвился генерал. — Все врешь!

— Я попросил бы обращаться ко мне на «вы», — спокойно сказал Урицкий.

— Хорошо, оставим вопрос о типографии, — сквозь зубы процедил Новицкий, справляясь с собой, — мы о ней все знаем. Прошу назвать всех, кто пользовался ее услугами, кто давал задания на печатание подпольной литературы, кому она высылалась?

— Этого я вам никогда не скажу, — ответил Урицкий твердо, прямо глядя в налившиеся кровью глаза генерала.

— Врешь, скажешь, — опять взорвался жандарм. — Посидишь в одиночке — скажешь! В тюрьму, — приказал он стоящему у дверей жандарму. — Передать начальнику тюрьмы — без права свидания и передачи. Я всех вас научу отвечать на наши вопросы, — уже вдогонку арестованному прорычал генерал.

Мрачное здание Лукьяновской тюрьмы расположилось на окраине Подола. За тюрьмой тянулись картофельные огороды, их обычно обрабатывали уголовники, далее виднелись казармы 165-го Луцкого полка, призванного по тревоге оказывать помощь тюремной администрации. Практически к моменту заключения Урицкого в тюрьме содержались почти исключительно политические, да и тем не хватало мест — вместо одиночек приходилось содержать их в общих камерах по сорок — восемьдесят человек. Урицкого провели в конец коридора второго этажа, где размещались огромные камеры, предназначенные прежде для уголовных преступников мелкою масштаба. Была глубокая ночь, в камере, освещенной масляной коптилкой, ничего не было видно. Только слышно тяжелое дыхание многих людей, спящих в душном помещении. Моисей остановился у захлопнувшейся за ньм двери, ожидая, пока глаза привыкнут к мраку.

— Кто там? Новенький, что ли? — раздался из глубины камеры чей-то голос.

— Опять «наседку» привели. Спать не дают, — пробурчал второй.

Кто-то чиркнул спичкой, зажженная свеча приблизилась к лицу Урицкого.

— О, смотрите, кто к нам пожаловал, — совсем рядом прозвучал удивительно знакомый Моисею голос. — Это же Урицкий.

Сна как не бывало. Люди вскакивали с нар — всем отелось оказаться поближе к товарищу, только что пришедшему с воли. Здесь, в Лукьяновской тюрьме, в общей камере сидели и товарищи Моисея по Киевскому комитету РСДРП, и студенты университета, и кружковцы политических кружков Киева. Почти все хорошо знали Урицкого. Он едва успевал пожимать протянутые руки, отвечать на вопросы:

— Ну, как там?

— Что нового в Киеве?

— Кого еще взяли?

— Товарищи, не все сразу, — рассмеялся Моисей. — Кажется, мои боевые друзья марксисты больше рады моему заключению, чем его превосходительство генерал Новицкий моему аресту. Впереди еще много времени, друзья. Обо всем переговорим. А как вы тут? Как тюремное начальство? Не прижимает?

— Нет, все бы сносно, по Бориса Эйдельмана и Ивана Чорбу держат в одиночках без прогулок. Борис болен, не знаем, что и делать.

— Протестовать, — сказал Урицкий. — И не одному, не двум, не одной камерой, а всей тюрьмой. Ведь, если взбунтуются все политики, администрации ничего не останется другого, как сдаться.

— Да она и слушать нас не станет, разгонят по разным камерам и делу конец, — послышался со стороны камерной «параши» старческий голос. На него дружно зашикали.

— Вот из-за таких «героев» с нами и творят, что хотят.

— Урицкий прав, надо протестовать.

— Давайте-ка обсудим все вместе обстановку, — предложил Моисей.

Через час он знал все: и о самоуправстве администрации, и натравливании ею уголовников на политических, и о совершенно фантастических планах побега.

В камере никто не заснул. Все сгрудились в дальнем углу, чтобы не видел в «волчок» надзиратель, и, затаив дыхание, слушали Моисея Урицкого.

— Нет, друзья, — тихо говорил он, — надо быть реалистами. Надо отбросить идеи о подкопах — тюремные стены Лукьяновки имеют фундамент, на много аршин уходящий в землю, оставим лестницы, сплетенные из полос простыней, на будущее, да и простынь я у вас что-то не вижу. А начать наш протест, я думаю, нужно вот с чего: организуем коммуну.

— Вот это реалист! Куда загнул… Коммуна в тюрьме. Да это грудные дети поднимут на смех, — язвительно захихикал тот же старик у «параши».