Светлая сторона апокалипсиса - страница 17
Хотя и советники иногда не помогают. Царь Хасилон всегда был самодуром, а после того, как принц Орен исчез, он и вовсе ведет себя странно. На все осторожные вопросы ответствует одно: как Бог един на небе, так царь един на земле. Воля царя есть воля Божья.
И за эти пять лет начудил он немало. Одна Большая Война чего стоит! Бездарно проигранная, она отбросила страну лет на десять назад.
Заключили позорный, унизительный мир и лишились плодородных земель к югу от Корвальского залива. Царская казна почти опустела. К тому же Сафат наводнили беженцы, лишенные земли и крова. Чтобы пополнить казну и избавиться от лишних ртов, приходится использовать и неблаговидные методы. Благо страны превыше всего.
И что будет дальше? Нельзя успокаиваться, пока не решен вопрос о преемнике трона. А царь Хасилон, похоже, собрался жить вечно. Словно капризная невеста, он то приближает к себе вдруг одного из придворных, и все начинают шептаться о том, что вот наконец-то избран преемник, то прогоняет прочь, запирается в своих покоях, никого к себе не пускает и кричит, что все вокруг ждут его смерти. Очередной неудачливый фаворит порой и глазом моргнуть не успевает, прежде чем попасть в руки палачей по обвинению в казнокрадстве или государственной измене. Царь быстро охладевает к своим любимцам.
Вот и сегодня он говорил о способном и преданном молодом человеке. Как его звали? Каррах, Таррах… Нет, Фаррах, точно Фаррах. Начальник третьего отряда царской стражи. Выбился из самых низов. Что ж, это неплохо — будет предан как пес. Надо будет присмотреться к нему. Времени на раздумья осталось немного.
Утро еще не настало, когда во дворце появился странный посетитель. Огромный старик, одетый в лохмотья, пришел через северные ворота, и видно было, что он проделал долгий путь. Его ноги были в пыли, а грубые стоптанные сандалии изорваны в клочья и кое-как зашиты грубыми нитками из воловьих жил. За плечами висел холщовый мешок. Его длинные, косматые волосы были совершенно седыми, а борода казалась даже зеленоватой от старости. На первый взгляд — просто нищий, какими кишит базарная площадь. Но любой мало-мальски внимательный наблюдатель срезу заметил бы, что лицо, прорезанное глубокими морщинами, хранит остатки замечательной красоты, а черные большие глаза кажутся совсем молодыми. Благородная осанка и гордый взгляд совсем не вязались с нищенским одеянием.
Тяжелой походкой, опираясь на посох из черного дерева, он пересек базарную площадь, пустую по раннему времени, и направился к царскому дворцу.
Один из стражников, охранявших ворота, лениво замахнулся на него тяжеленной секирой и крикнул:
— Эй ты, нищий, убирайся отсюда! В городе и так полно вашего брата — попрошаек и воров!
Старик ничуть не испугался. Беглым взглядом он скользнул по лицу стражника и негромко, но внушительно сказал:
— Потише, Говар Конвин! Гордость — большой грех, и не стоит тебе задирать нос так уж сильно. Давно ли ты воровал кур у себя в деревне?
В глазах у стражника на миг проскользнуло смущение. Ну откуда этот нищий бродяга знает его имя? И на краже его тогда не поймали… Соседка долго дивилась, куда пропали старый белый петух и три курицы, но кто бы мог подозревать сына самого зажиточного крестьянина во всей деревне? А они с приятелями купили дешевого молодого вина, зажарили краденую птицу на углях от костра и устроили веселый пир.
Говар Конвин скоро справился с собой и спросил уже тоном ниже:
— Что тебе нужно?
— Я хочу поговорить с царем.
На мгновение стражник даже онемел от такой наглости.
— Да ты к тому же и безумен! Думаешь, у царя больше нет других дел, кроме как беседовать с бродягами? Уходи прочь, пока цел!
Страж ворот снова поднял свою секиру и направился к старику с самым решительным видом. Но тот не двинулся с места. Похоже, такой взгляд и бешеного быка смог бы усмирить. Медленно, тихо, отчеканивая каждое слово, он произнес:
— Передай, что его хочет видеть Жоффрей Лабарт.
И такова была его сила, что Товар Конвин не выдержал, опустил глаза и пошел докладывать начальству. Потом откуда-то набежали слуги и, почтительно кланяясь, провели бродягу прямо в царские покои. О чем они беседовали — никто так и не узнал, царь сразу же велел всем удалиться.