Светлые города (Лирическая повесть) - страница 23

— Что? — спросил Петр Ильич.

— Когда свет — они пропадают. Они ночные. И беспокойные. Но вашему отцу, любезная барышня, ему не грозит, как бы это… Он, пожалуй, не превратится в тень. Ибо так же, как вы, в высшей степени современен.

— Кто современен?! Папа?

— Вот именно. Ваш отец… Первый архитектор, приехавший на завод к Гроттэ, чтоб изучить процесс производства. Инициативен, молод. Такие люди, дитя мое, в привидения не превращаются.

Вика вздохнула.

— Ну уж если мой папа молод!.. Нет, дело не в этом. Он просто все угадывает наперед: во время войны — пошел в ополчение. Потом — раз-два! — попал в окружение. Потом — раз-два! — на передовую. Ну, а нынче профессия архитектора — самая что ни на есть современная… И папа — раз-два! — давным-давно уже архитектор! Это, не смейтесь, очень модно — быть архитектором. Все нынче только об архитектуре и говорят… Кто-то из наших ребят объявил, что каблук-гвоздик — выражение современной архитектуры. Да, так и сказал: «Посмотришь, мол, на женскую ступню — и похолодеешь… Архитектоника! Экая нагрузка падает на каблук!»

Керд искоса поглядел на Вику, потом — на Петра Ильича, взмахнул рукой и захохотал.

— Простите! — ворвалась Зина. — Мне помнится, вы сказали, что надо осуществиться еще и в любви?! Ведь так? Ужасно страшно! А вдруг Петр Ильич превратится в тень от старого фонаря?..

— Такси-и! — сказал Петр Ильич.

Машина подъехала к тротуару.

— Разрешите вас подвезти? — вежливо предложил Петр Ильич Керду.

— О!.. Что вы! Такой прелестный день… А от этих машин — сумятица. Предали, предали пешехода. Нехорошо! Пешеходами были Маркс, Шопен, Рильке… Машины на узких улицах — как динамит, который бросают пачками под ноги пешеходу. Сколько еще на свете бесчеловечных архитекторов, не любящих пешехода!

— Таллин — город средневековья, — рассмеявшись, сказал Петр Ильич. — В то время, надобно полагать, не слышали о такси. Но я готов держать ответ за свою корпорацию. От ваших зодчих я не открещиваюсь.

— Да?! Ну так не забывайте же, Петр Ильич, что жажда вечной жизни выражается именно в архитектуре. И только в архитектуре!.. До свиданья. Надеюсь, мы еще встретимся. Таллин не так велик.

— Буду рад, — сказал Петр Ильич и крепко пожал протянутую руку говоруна.

Вот она, певческая трибуна, похожая на огромную пасть рыбы. Причудливое животное, высунувшее вдруг из синевы свою плоскую голову.

Она производила впечатление легкости, несмотря на большой и тяжелый козырек.

Эта трибуна — сооружение огромное, с прекрасно соблюденными пропорциями, изящное, несмотря на величину. Изящное — откуда бы на него ни глядеть— сбоку, в фас или с оборотной стороны провисающего над эстрадой козырька.

Она возникала как бы вполне неожиданно из ровной поверхности большого паркового участка. И в первую очередь была созданием инженеров. Ее задача была задачей акустической: подхватывать, усиливать и отражать звуки.

Но сооруженная как эстрада для пения — с этой прямой задачей и целью она была вдобавок еще красива и причудлива.

…Свершение любого замысла получает довольно быстро своеобразный, так сказать, эталон: штамп оценки. Как пожар, слово, сказанное одним, заражает другого человека. И штамп готов. Удобно. Думать не надо. Чувствовать тоже. А главное — нет никакой опасности прослыть безвкусным или отсталым человеком.

Штамп оценки почти всегда случайный, похож другой раз на судьбу — не на закономерность, а на судьбу военного человека, участника боев. Штамп оценки способен иногда подчинить себе и самого создателя — захватывая его и убеждая полностью в собственном таланте или ничтожестве (если это человек не особо твердого характера).

Как свеж должен быть эмоциональный фон художника, как должен он быть внутренне свободен, чтобы вершить суд правый и свежо оглядеть чужую работу. Ибо подлинный суд — суд первого волнения.

Певческая трибуна была своеобразным торжеством конструктивизма. Но будучи глубоко рациональна, она хранила в себе нечто сказочное. Зев гиганта. Рыба. Ожившее чудовище.

…Они стояли рядом, как двое товарищей, — Петр Ильич и Вирлас, которым не надо говорить, чтобы друг друга понимать. Ее сухие волосы, разлетевшиеся на ветру, когда они спустились на неогороженный участок певческого поля, щекотали его подбородок.