Светлые города (Лирическая повесть) - страница 28
— Вы тоже молоды, Алекс Янович, — улыбаясь, сказал Петр Ильич. — Ну, а когда, признайтесь, вы меня видели?
— Когда?.. Я еще не был с вами знаком. Рано утром. Вы дремали под деревом. У собора.
— Ах, вот как ты вел себя до моего приезда? Слонялся по ночам?
— Вы не забыли мою дочь, Алекс Янович? Виктория Петровна…
— Ну, папа… Прямо! «Викто-о-ория Петровна!..» Вика — пожалуйста.
— Вики? — задумчиво повторил Керд. — Прелестно. Вики… А где ваша сотрудница, дорогой друг? Она тоже прелестна.
— Где? Наверно, бродит по городу в поисках привидения. Привидения в шпорах.
— Папа! Скажешь тоже… Алекс Янович, и вовсе она, бедняжечка, не гуляет. Заботы о моем папе занимают у Зинаиды Викторовны все время. И вот она воспользовалась свободным вечером для деловых встреч. Пошла к какому-то химику. Оба они — и папа, и Зина — помешаны на вашем гроттите.
— А почему молодая девушка не танцует?.. Вы не любите танцевать?
— Еще как люблю!..
— О!.. Так мы это сейчас устроим. Я познакомлю вас с наилучшим, с самым лучшим танцором.
— Хорошо. Ну, а пока мы вас очень просим, выпейте с папой.
— Дитя мое, я не пью. Не пью совсем. А впрочем. Русские любят тосты. Вино — это часто повод для тоста. Не так ли, Вики? За что же, дитя мое?.. За любовь. За плен.
— За плен? — удивилась она.
— Ну да… За любовь-плен, — ответил старик. — Вы разве еще не знаете, что любовь — плен?
Старик исчез. Петр Ильич уже начал было надеяться, что Керд о них забыл.
В закрытом помещении ресторана, где был оркестр, заиграла музыка.
И вдруг Петру Ильичу показалось, что кто-то пристально смотрит ему в затылок.
За его плечами, у столика, сидел архитектор Райк. Но не на Петра Ильича он глядел, а на Вику. Петра Ильича раздражал этот взгляд. Он вспомнил, как сильно сердился, когда разглядывали Клаву.
Конечно, Клава была вызывающе хороша. А Вика?
…Сросшиеся брови, тяжелый, чуть выступающий подбородок, быть может и выражавший скрытую силу… Нет! В лице его дочери не было того обезоруживающего, наивного выражения, того таинственного очарования, которое делало иногда столь прелестным лицо ее вздорной, вульгарной матери.
Подойдя к их столику, Райк поклонился Петру Ильичу и, чуть наклонив голову, пригласил Вику.
Она не соизволила не то что принять его приглашение, но даже ответить ему на поклон. Вика смотрела вперед. Любительница природы залюбовалась морем.
— Вика!.. С тобой здороваются, — сказал Петр Ильич.
— Ах, да! Извините, я задумалась…
— Вика! Товарищ Райк приглашает тебя танцевать.
— А мне не хочется… Жарко. И туфли жмут.
Она принялась доедать котлету…
Райк отошел. Петру Ильичу почудилось, что на лбу у бедняги выступили капельки пота.
— Вика, что это значит?! Ты кто? Дикарь?
— А мне неинтересно с ним танцевать. И неинтересно здороваться. Он — зануда.
— Что?!.. Ну, знаешь, матушка…
Музыка умолкла. В наступившей тишине послышались шум моря и голоса у соседних столиков.
И вдруг заиграли опять. То, что играли, не было танцевальной музыкой, не повторяло ни одной хоть сколько-нибудь знакомой мелодии. Из глубокого ровного поля звуков вырвался незавершенный звук трубы. И снова: рояль, скрипка. И вдруг опять труба. Она умолкала на самом высоком тоне, оставляя после себя острую тоску и волнение.
Перестали играть. Последним был высоко взвившийся звук трубы.
Петр Ильич оглянулся и увидал Керда, торопливо шагавшего к их столику. Он вел за собой молодого человека невысокого роста, с очень спокойным, безмятежным лицом и гладко зачесанными белокурыми волосами.
— Познакомьтесь, пожалуйста, — запыхавшись, сказал Керд. — Это наилучший танцор, Вики. Увидите!
— Лихтэн-Соколя. Мишель.
— Глаголева. Вика.
— Лихтэн-Соколя.
— Глаголев.
Заиграли вальс.
— Он — трубач. Его дед был русским, — зашептал Петру Ильичу Керд, когда Вика и «наилучший танцор» отошли от столика. — Он местный. Таллинский. Здесь и родился. Юноша с очень сложной судьбой. Но прекрасный, ровный характер… А впрочем, об этом после. Я попросил… Его отпустили товарищи. Он действительно хорошо танцует.
— Вы сказали — трубач?
— Да, да… Трубач. Он учится в консерватории, Будущий преподаватель вокала.
— Преподаватель вокала? А я думал — балета. Он смахивает на лебедя. И притом — умирающего. Посмотрите-ка на выражение его лица… А впрочем, я и сам не буду смотреть. Еще рассмеюсь, чего доброго.