Светлые поляны - страница 13

стр.

Народу на базаре было много, и Витька с трудом пробрался к «квасному» ряду. Здесь торговали напитками: морсом, квасом, ромашковым настоем, клюквенной водой, огуречным рассолом. Наиболее смелые торговки из-под прилавка доставали и бражку, темно-бурую, совсем как квас. Цена при этом не называлась, а в литровую кружку наливалось на рубль, на рубль двадцать, на рубль девяносто восемь… В зависимости, сколько денег было у покупателя.

Здесь Витька и увидел бидон, пузатый, коричневый, сиренчиковский бидон. За ним суетилась Марь-Васишна, черпаком разливая по стаканам розоватую жидкость. Правой рукой разливала, левой проворно сгребала мелочь и совала ее в карман, под цветастый фартук. Сдачи она тоже не давала, а наливала «на все».

— За морсом очередь? — спросил Витька стоявшего последним мужчину в серой пыжиковой шапке, в пальто с серым пыжиковым воротником. И бородка у него была серая, тоже как вроде пыжиковая. Потому Витька и окрестил его в уме: «Пыжик».

— Стал бы я стоять за морсом, — сказал Пыжик. — Березовый сок, понял!

— А почему красный?

— Сахарином закрашен, понял?

— Почем?

— Два рубля стакан, понял?

— Понял, — сказал Витька и направился в голову очереди.

Очередь пропустила его хмуро, но безропотно — видимо, так и не успев сообразить, большой он или маленький.

— Тва рупли стакашик, тва рупли стакашик, — ворковала Марь-Васишна, ловко справляясь с черпаком и деньгами.

Витька вспомнил Шурика — точно он изобразил ее у костра в Смородинном колке.

— Тва рупли стакашик…

— Мне один, — сказал Витька, натянув на лоб танкистский шлем.

Попробовал. Так и есть — березовка. А бидон тот самый, знакомый.

— Денежку давай, малый! — протянула руку Марь-Васишна.

Витька достал из кармана крышку.

— Торопились вы, когда березки рубили, — сказал Витька, положив крышку на прилавок.

Марь-Васишна узнала Витьку, изменилась в лице и растерянно пробормотала:

— Дома питья че ли нету, че по базару шастаешь…

Витька стоял неподвижно. А сзади напирала очередь:

— Отходи, пацан, напился — и гуляй!

— И верно, иди-ка, парничок, солнечной стороной, не мешай торговать, — вышла из оцепенения Марь-Васишна. — А тва рупли домой принесешь, коль запробовал стакан. Не запамятуй…

— Фашистка ты! — пронзительно, на весь базар, закричал Витька.

Крик вышел таким сильным, что в ближнем, «музыкальном», ряду замолкли гармошки, затихли свистки, оставили в покое драгунский барабан.

— Фашистка ты, — уже тише повторил Витька и, размахнувшись, сгальнул все стаканы с прилавка на землю. Опрокинул и бидон. Потом начал топтать разлетавшиеся стекляшки. Хрустело и лопалось стекло. Громыхал бидон. Сквозь дырявые подметки осколки попали в сапоги, но Витька не чувствовал боли.

— Люди добрые, да че же вы стоите истуканами! — заверещала Марь-Васишна, обращаясь к очереди. — Рястуйте! Рястуйте, люди добрые, фулигана!

Пыжик сделал было несколько шагов к Витьке, но тоже остановился в нерешительности — ну его, к богу, глаза вон, как у бесенка, горят.

Порушив стаканы, Витька, словно футбольный мяч, покатил мимо «машинного» ряда пустой бидон. Всю горечь и обиду за погубленный Смородинный колок, казалось, он вкладывал в эти удары. Бидон переворачивался, гремел, а Витька все поддавал и поддавал в его покатые сытые бока разбитыми передками сапог, не ощущая, что пальцы ног от ударов раскровенились и онемели.

У самых ворот нарушителя порядка спокойно ждал милиционер Печников.

— Сам пойдешь в отделение или за руку взять? — спросил Печников удивительно мягким грудным голосом, по-приятельски спросил, словно предлагал всего лишь прогуляться по свежему воздуху.

Витька осмотрел милиционера: ноги длинные, как ходули, от таких трудно убежать. Руки тоже длинные и цепкие, как клешни; возьмет, словно в замок закует.

— Сам пойдешь или за руку взять? — повторил Печников.

— Сам, — сказал Витька.

Печников повернулся и, заложив руки за спину, зашагал впереди, словно он был арестован, а не Витька. Шагал не быстро, но крупно, не оглядываясь и не проверяя, идет ли за ним задержанный. Он был уверен — да, идет. Такая была способность у милиционера Печникова — чувствовать спиной.