Свобода от совести - страница 12

Наутро, лишь забрезжило, встал из постели, умывшись, наскоро поснедав,  засобирался.

– Куда ты спозаранку?

Дед Захар, свесив ноги с полатей, удивлённо смотрел на внука. С вечера ничего не говорил, а тут вдруг снова за ружьё. Обычно, собираясь на промысел, тот предупреждал заранее.

– Косой вчера подранком ушёл. Темнело, не стал путлять. Схожу. Пропадет зазря.

Выйдя из дому, торопливо направился в сторону Гнилого ущелья. След должен появиться на берегу. Выйдет же тот из ручья. В Гнилое редко кто ходит. Как выпал снег, наследить, кроме зверья, некому. Размышляя, дошёл до пересеки дороги через ручей, после чего она уходила вправо, и пошёл вдоль руслица. Дойдя до вечёрешнего осокоря, расправил голенища болотников, чтобы брызги не захлёстывали, и уже ступал по воде. Версту-другую можно не остерегаться, потому что близко от деревни. Шёл, озирая прибрежье. Иногда наст над водой обломан, с кустов, приступивших к руслицу, сбит иней. Скоро уже должна нависнуть скала, под которой исток ручья. След так и не вышел на берег. Теперь надо идти бесшумно. Время от времени останавливаясь, он прислушивается. Ничего не выдаёт постороннего присутствия. Чем ближе к скале, тем больше утверждается Гаврюшка в мысли, что беглец скрывается в пещере, узкий вход в которую за камнем в расщелине над родником.  Доводилось забираться в неё, но не в самую глубь, потому что засмолить факел не доходили руки.

И вот он, каменистый навис. Остановившись, осмотрел подножье. Ещё не тронутые ветром кусты, белые от индевелой одёжи, выше жухлая трава. Лишь каменная пасть расщелины темнеет коричневым суглинком, не дождавшимся пока снежной вьюги. Осторожно ступая, подобрался к расщелине, прислушался. Едва уловимый запах жилища тронул ноздри. Здесь. Здесь он. Зачем ты прячешься от людей? Зачем пугаешь их? Может, тебе причинили зло, и стон издает твоё раненое сердце? Может, стон лечит рану?

Подтягиваясь на камнях, осторожно подбирается к расщелине. В пещеру можно только вползти. Поправив нож на поясе, взяв ружьё в руку, опустился на локти, стараясь не задевать головой свода, пополз, медленно и бесшумно, как кошка. Мрак окутал со всех сторон. Где-то впереди капает вода. Смешанный запах очага и сырости тронул ноздри. Вдруг рука в темноте наткнулась на стеклянную банку, поставленную посреди прохода. Осторожно переставил к стене, пополз дальше. Опять банка. Значит, ползти недолго. Загремевшее стекло предупредило бы о постороннем.

Вдруг, когда, наткнувшись на стену перед собой, нащупал ход по правую руку и стал разворачиваться в него, впереди увидел едва заметную полоску света. Остановившись, прислушался. Впереди потрескивает костёр, со свода падает капель. Глаза, привыкши к темноте, различили ушедший вверх потолок грота. Встал во весь рост, медленно пошёл на свет. Рука стиснула ружьё. Дойдя до следующего поворота, где и свет уже ярче, медленно высунул голову.

Расширившийся до размера горницы грот с виднеющимся ходом в противоположной стене. Посредь горницы меж сложенных очагом камней кострик. Рядом кучка хвороста, опрокинутое ведро. У очага сидит человек, уронив голову на руки над гробом, что блестит от пламени чёрной просмоленной крышкой. Гаврюшка узнал его.

– Дядь Касьян, – голос нарушил потрескивающую тишину.

Сидевший медленно поднял голову. Гаврюшка вышел из-за угла.

– Гаврила, это ты пришёл ко мне...

Голос тихий, охрипший.

Лето в тот год было необычно жаркое. Солнце нещадно палило землю. И хотя год выдался урожайным на хлеба и травы, старики призывали быть порасторопнее на сенокосе и жатве, чтобы сполна взять дары природы и плоды своего труда. На сенокос вышли, как водится, всей деревней. Молодёжь, состязаясь со старшими в мастерстве, однако забывала об усталости во время редкого передыха. В полуденный час, когда, помимо трапезничанья,  пережидался нещадный зной, луг и опушка опоясывающего поляну леса оглашались смехом, гомоном, визгом. Пёстрые косынки то здесь, то там. Бронзовые от загара ребята шли к речке, устраивали свалки, обливали прибивающихся к прохладе девчат, которые, не обижаясь на баловство товарищей, возмещали им всё сторицей.