Свобода выбора - страница 8

Бедой современной демократии в России писатель считает, во-первых, то обстоятельство, что ее пытаются внедрить сверху вниз, а не наоборот, а, во-вторых, отсутствие культуры и соответствующих ей нравственности и образования у вождей и миллионов граждан. Перемены, о которых объявлено, могли быть и поворотами не на сто восемьдесят, а на триста шестьдесят градусов, что, скажем, вполне допустимо в случае продекларированного перехода от коммунистической идеологии к якобы демократической. Именно отсюда опасность возрождения тоталитаризма в стране. Одной из гарантий от него писатель считает стремление России усвоить мировой опыт. Он напоминает слова русского гения Пушкина: «Горе стране, находящейся вне европейской системы». Но во многом еще Россия остается предоставленной сама себе, а потому в большой степени потеряла перспективу собственной судьбы. Сказав так, С. Залыгин апеллирует к свидетельству Ф. Достоевского, приведя его слова: «В моде был некоторый беспорядок умов». Теперь эта «мода», добавляет современный писатель, «стала нашей повседневностью».

Там, где «порядок в умах», там возникают лучшие формы гражданской жизни: «сегодня неторопливая Швеция гораздо ближе к социализму, чем мы, страна, которая под социализмом прожила семьдесят лет, а теперь только и делает, что догоняет капитализм».

По логике автора, нормальное, «неторопливое» управление страной есть тоже культура. И если тоталитаризм враг культуры, то руководители, называющие себя демократами, обязаны постоянно демонстрировать культуру. Без этого у России нет будущего.

1997 год С. Залыгин закончил публикацией рассказа «Государственная тайна». В текущем году читатели «Нового мира» познакомятся, по крайней мере, с двумя художественными вещами С. Залыгина. По примеру прошедших лет ожидаются и серьезные выступления в «оперативной», газетной печати. Творческая жизнь выдающегося писателя не знала «пауз», более того, ее хватало до недавнего времени и на руководство одним из лучших современных литературно-художественных журналов, ежемесячно свидетельствующих: отечественная словесность полна жизни и обещает многое.

Петр Николаев

А что, если бы начиналось так:

«Мы, Николай Второй, в прошлом Император Всея Руси, соблаговолили бывшему Нашему подданному, писателю российскому Нелепину Григорию Григорьевичу поручить от имени Нашего изъяснить предстоящему над Нами суду все те особенности Нашего происхождения, воспитания, образования, а того более — особенности характера Нашего, кои для суда могут оказаться незамеченными и канут в Лету. При том, что для истории России, для истории русского самодержавия ничто существенное не должно быть утеряно.

Примечание.

Не будучи писателем широко известным как в государстве Российском, тем более — за пределами оного, Нелепин Гр. Гр. привлек внимание Наше, поскольку собственные его соображения о суде, над Нами предстоящем, волею Божьей стали Нам известны».

И правда: Нелепин был убежден, что суд этот историей уготовлен и только большевики, историю презирающие, решили проблему по-своему, по-большевистски (в подвале дома в городе Екатеринбурге). Но все равно история от своего не отступится, хотя бы и через сто и через двести лет. Тем более что, чем дальше в глубь веков уходит то или иное событие, тем милее оно для историков становится.

Нелепин же, говоря откровенно, в течение трех — пяти лет хотел написать роман и в романе этом действительно учинить над императором Николаем Вторым суд.

Что смущало нынче, в начале замысла, Нелепина — это собственная его авторская роль. Он-то кем должен стать? Адвокатом? Прокурором? Письмоводителем? Швейцаром в помещении суда? Зрителем происходящего судебного процесса?

Ну и, конечно, он надеялся на как-нибудь: вот уж соберу материалы, они и подскажут…

Жаль, что при всех обстоятельствах и вариантах суду останется неизвестным завещание бывшего императора Николая Второго писателю Нелепину, не найдется для этого места, но это было чисто субъективное и непринципиальное недоразумение, объективно же история вполне обошлась бы и без его писательских услуг. Тем более что Нелепин историком никогда не был, а нынче он если и был, так не более чем в качестве искателя литературного сюжета.