Свой - страница 6

— Извини. Знаешь, Стас, я ни разу не спала с парнем. Вообще. В школе я с ума сходила от того, что меня тянет к девочкам. Считала себя ненормальной дрянью, извращенкой, дерьмом. Была на грани суицида.

— И что?

— Мне помогли. Психолог, женщина. Она спасла многих. Вернула людям веру в себя.

Она стала рассказывать о какой-то Виктории, на которую впору молиться. О легендах, что об этой Виктории ходят. О сеансах психотерапии, о примирении с собственной сущностью, о перезагрузке сознания и перенастройке организма.

— Да понимаю я всё, — в сердцах сказал я, когда Марка закончила. — Забей. Что я, бабу себе не найду, что ли, если приспичит.

Она смутилась, отвела взгляд.

— Ладно, Стас. Ты иди.

Игорек совершенно не умел вести себя на прогулке с дамой. Не знал, с какой стороны идти, не поддерживал под локоток, зато то и дело приобнимал за талию и шлёпал по жопе. Мне это нравилось. Простой, как рубль, и такой же понятный. Брутальный самец, совершенно не озабоченный философскими и жизненными вопросами. Не копающийся в себе, безо всяких там «камо грядеши?» и «тварь ли я дрожащая или право имею?».

У него попросту не было проблем, во всяком случае тех, которые он бы вываливал на меня. Где-то какие-то терки с пацанами. Тачке какой-то мудак проколол шины, теперь пару дней безлошадный. Примитивно и славно. Идеальный примат, трахающий меня и не трахающий мне мозги.

Сегодня Игорёк был в ударе. Судя по запаху, успел уже основательно врезать. Несло его от темы к теме. От баек о бомжах, что жрут голубей, к истории о том, как он покупал клевый спортивный костюм. Я улавливала краем уха ритм беседы и поддакивала в нужных местах. Игорьку мое внимание было ни к чему — он лишь хотел выговориться.

— Вот получу бабло, — гордо заявил он, — и мы тебя прибарахлим.

— Меня? — удивилась я. Что этот мужлан мог знать о том, как я одеваюсь?

— Угу. Обувку тебе сварганим. Туфли на прозрачной платформе, крутые такие, вместо твоих говнодавов.

Я вздрогнула от неожиданности. Не нужно было ему поднимать этот вопрос, нехорошо это было, неправильно.

— Я ношу только мужскую обувь, — сказала я, как отрезала. — Подвязывай тему.

Игорёк не внял. Напрасно, я знала, что напрасно, знала точно, наверняка.

— Бабы не должны носить мужское, — заворчал он. — Это зашквар. Пацаны увидят — скажут, что я с пидором хожу.

Я отшатнулась от него. В голове замутилось, я почувствовала, как пробудился, продрал глаза, насторожился внутри меня Виталя.

— Послушай, это же просто обувь… — предприняла я последнюю попытку, изо всех сил удерживая Виталю, своё третье «я», не позволяя ему захватить доминацию. — У меня великовата ступня.

— Мало ли, что ступня. Баба должна быть бабой. А то сначала брюки, потом рубахи, а потом двойное дилдо, для себя и подружки. Что, сучка, скажешь, ни разу не баловалась? А в буфете силиконовый елдак держишь запросто так? Думаешь, я его не видел? Мужика тебе мало, курва? Мало, да?

Я бессильно уронила руки и выпустила на волю Виталю. Я перестала быть собой, но это стало уже не важно.

Я проморгался, пришёл в себя и с ходу ввинтился в Викины мозги. Выдавил её из них, вышвырнул прочь.

Низкорослый кривоногий качок вовсю распылялся по поводу озабоченных баб. Затем отрыгнул оскорбление. Мудила думал, что оскорбил безобидную смазливую тёлочку. Он ошибался, гнидёныш. Он оскорбил меня!

Я подобрался. Козлик решил, что крутой, и знать ничего не знал о настоящих крутых мужиках. Я почувствовал, как напряглись мышцы. Заточка скользнула из рукава в ладонь.

— Вика, что с тобой?

— Все хорошо, милый, — сладеньким голоском пропел я. — Пошли, я тебе кое-что покажу.

Качок масляно улыбался. Меня уже распирало от ярости, колотило, я едва сдерживался.

— Сюда, милый, — я кивнул в сторону подвала.

— Девчулю на экстрим потянуло, — ухмыльнулся качок и нырнул в дверной проём.

— Точно, — уже не меняя голос, ответил я и прыгнул вслед. — На экстрим.

Заточка вошла в него сзади, пробила печень. Я хакнул, выдернул её и всадил вновь — в падающее тело, наискось, под ребро.

Сейчас я был спокоен и методичен — торопиться было некуда, люди сторонились этой расселенной двухэтажки, так что я мог в кои-то веки все сделать медленно, вдумчиво и красиво. Во мне больше не клокотала бешеная, удушающая ярость, осталось лишь холодное любопытство.