Своя земля - страница 28

стр.

В это утро Червенцов пригласил Анастасию Петровну вместе походить по тем местам, где они бродили двадцать лет назад. Ему представлялось, что память все сохранила в нерушимом виде, — покажи сейчас любое дерево, у которого они тогда стояли, он сразу узнает его. Но память подвела; он ничего не узнавал, все изменилось, а деревья сильно вымахали ввысь и загустели. С усмешкой над наивной верой в свою память он сказал об этом Анастасии Петровне, добавив, что, видимо, лишь их дружба не поддалась переменам.

— Нет, Коля, старого не воротишь, — возразила она, отклоняя шутливость в разговоре.

— Что ты хочешь сказать? Ты не можешь простить моего поступка? — Николай Устинович пристально взглянул на нее. — Все еще в обиде?

— Ах, простить! — поспешно отозвалась она. — К чему все это — «простить, не простить». Я просто забыла, будто сон все прошло. Ну, да что об этом говорить, мертвых с погоста не возвращают.

— Но не могла же ты в самом деле забыть, — сказал Николай Устинович. — Я помню, словно вчера это случилось…

Они сидели над крутым откосам, внизу волны с чмоканьем обсасывали камыши, по гущине тальника тек тихий и мягкий шорох.

— Разве захочешь помнить обиду! — Анастасия Петровна строго посмотрела ему в глаза. — Да и какой характер надо иметь, чтобы все помнить… Ты-то подумай, каково мне тогда пришлось. Каждое твое письмо, как весточку светлую, ждала, не было счастья большего, как они, твои письма, только и жила ими. Принесет почтальон письмо, а у меня радость, будто окна в доме растворили, праздник наступил. Я при себе их носила, душу грели они. А потом сразу как ножом отрезало… Что только в голову не приходило, о чем только не подумала тогда!

— Я понимаю свою вину, — опустив голову, проговорил Николай Устинович.

— А что с этого! — протестующе воскликнула она. — Ты все о своей вине говоришь, как будто каешься. Погулял, наговорил ласковых слов — и в сторону. А у меня все мысли о тебе: как ты там, что с тобой, жив ли. Бросила бы все и к тебе помчалась, как на крыльях… Днем еще так-сяк, закрутишься и обо всем забудешь. А ночью! Господи, каждая ночь как тюрьма. Я ведь думала, и ты, как Алеша, погиб. У меня молоко от горя пропало, а мне не до Надюшки, все равно, думаю, ни мне, ни ей жизни не будет. Она и родилась-то сироткой. Кому мы с ней нужны!

— Тебе ответили из полка, что я в госпитале, — примирительно сказал Николай Устинович.

— Да, ответили, но не ты, а другие. То письмо мне всю правду открыло. Поняла я тогда, что ты не хочешь писать, потому и молчишь, не нужна я тебе…

— Но ведь это же не так, Ната, ты сама знаешь, — возразил он. — Я писал тебе потом, помочь старался.

— Нет, Коля, не убеждай. Твоя помощь была от совести, а не от любви, тебе просто стыдно стало, — сурово сказала она. — У тебя своя семья, о ней ты и думал…

Переполох на реке, вызванный Генкой, отвлек их, и лишь после недолгого молчания Николай Устинович сказал те слова, которые подслушал мальчишка.

Не таким представлялось все Червенцову, когда он ехал сюда, в Рябую Ольху. Время не могло, конечно, оставить без изменения ни его, ни Нату, и после раздумья он пришел к заключению, что не то ожидал увидеть. Редкие письма Анастасии Петровны скупо сообщали о ее житье-бытье, она являлась ему в воображении простой сельской женщиной, в путах мелких повседневных дел, утратившей обаяние своей молодости и переменившейся до неузнаваемости. Да, перемена была явная, он сразу же понял это, но не та, которую предполагал увидеть. Он встретился с женщиной зрелого ума, пожалуй, равной ему, и это признание поразило его, но в конце концов он подумал, что так и должно быть: жизнь одинаково выгранивала их. А после того как узнал, что и Надя не такая, какой виделась ему, Николай Устинович решил сделать больше, чем намеревался вначале, однако с тем условием, чтобы молодой женщине было открыто, кем он приходится ей. Анастасия Петровна резко отказала.

— Ты все-таки не хочешь понять меня, Ната, — обиженно сказал Николай Устинович. — Из-за женского упрямства. Ну, хорошо, я согласен, что доставил тебе уйму неприятностей, очень виноват перед тобой, ты можешь никогда не простить, это твое право. Но скажи, почему нельзя сказать Наде правду?