Своя земля - страница 33

Николай Устинович накинул голову, посмотрел на нее, мигая веками, — что-то оскорбительное почудилось ему в ее словах, как если бы она испытывала его, будто недоверчивый следователь.

— Ну-у, это не так. Алеша просто увлекся тогда, а в бою головы терять нельзя, особенно летчику, за это он и поплатился, — ответил он почти обиженно.

— Всякий человек своей смертью умирает, не за других, — тихо сказала Анастасия Петровна.

— Да, смерть никого не щадит, особенно на войне, — отозвался Николай Устинович.

— А наверное, очень тяжело знать, что кто-то погиб за тебя, — Надя низко опустила брови. — Ходит человек по земле, живет, радуется, и только потому, что другой уже умер… вместо него. Это страшно!

Николай Устинович смотрел на нее растерянно.

— Откуда у тебя такие глупые мысли? — удивленно сказала Анастасия Петровна.

— Почему глупые, мама? Ты скажи, разве могла бы ты быть счастливой, если б знала, что проживаешь чужую жизнь? — откликнулась Надя с неожиданным вызовом.

— Как это «чужую жизнь»? Не хочу и слушать твои бредни, — сердито сказала мать.

— А вы не могли бы достать карточку Бережного? — спросила Надя очень тихо, и глаза ее засветились. — Мы так хотели, чтобы она была на памятнике.

— Кто это «мы»? — Анастасия Петровна беспокойно покосилась на дочь.

— Комсомольцы, пионеры… ну, словом, все, кто за могилой ухаживает.

— Кажется, есть, — глухо кашлянув, сказал Николай Устинович. — Если цела, пришлю.

«Она не так проста», — подумал он, и выражение суровой сосредоточенности появилось на его лице.

— Только не забудьте, я очень, очень прошу, — порывисто произнесла Надя и, подхватившись со стула, выбежала из горницы, закрывая лицо локтем.

— Ты куда? — крикнула Анастасия Петровна в окно. — А завтракать с нами?

— Не хочу, я уже поела, — отозвалась она со двора и хлопнула калиткой.

Анастасия Петровна взглянула на удивленно застывшего Червенцова и пожала плечами, осуждая непонятную девчоночью пылкость дочери, — будто вихрем вымело ее из комнаты. Что с ней случилось? Ох, уж эта горячка! Пора, давно пора и посолидней сделаться.

Все так не просто, тревожно стало в жизни Федора.

Как-то зимой, провожая Надю по ночным, полным снега и тишины улицам, он говорил, что лучше вырвет свое сердце, если оно такое глупое, чем позволит ему накопить хотя бы дольку гнева или обиды на нее. Что он, маленький, что ли, не может управлять собой? Возьмет себя в руки, вот и все! Нет, Федор не обманывал тогда Надю. Он знал, что поворот в его жизни совершен, и совершен окончательно, и внезапная легкость этого поворота наполняла все его существо уверенностью: ничто не омрачит их жизни с Надей. В тот момент даже Петька Лазарев, который, сам не зная этого, терзал его душу, даже Петька мог бы стать самым лучшим его другом.

Но Федор повторял удел многих людей, — счастье представлялось той высокой ступенькой, откуда вся жизнь начинает казаться доброжелательной и благосклонной к нему. Разлад в семье по-настоящему он увидел в неостывшам влечении Нади к хору. Она, как девчонка, бегала на спевки, не расставалась с прежними подругами, словно не осознала перемены в своей жизни или же значения не придала ей. И Петька Лазарев по-прежнему отличал ее из всех участниц хора, не Клавку Кичигину, голосистую дочь птицевода, а ее, Надю, с нею был занят больше, чем с другими.

В дни спевок Федор уже не заглядывал в клуб, — не хотел встречаться с Лазаревым, да и люди могли подумать черт знает что. Но если бы ему дали власть и право распоряжаться, он без всякого сожаления и колебания распустил бы хор. Кому от него радость, перед рябоольховцами выступает редко, то в район вызывают, то в область.

Однажды, возвращаясь в сумерках домой, он проходил мимо клуба и внезапно услышал из-за переплетенных кустов сирени тихий и ласковый смех Нади. Раздвинув кусты, он увидел Петьку и жену. Они были вдвоем в этом известном всей молодежи села укромном уголке. Надя сидела на врытой в землю скамье и, улыбаясь, слушала Лазарева. Петька стоял перед ней, опираясь на трость. Они смолкли, когда увидели Федора, но ни испуга, ни растерянности, как ожидал, он не заметил в глазах жены.