Святая грешница - страница 3

Когда они проходили мимо каменоломни, в густой чаще рожковых деревьев, листва которых образовывала непроницаемый свод над их головами, замелькали какие-то белые пятна и послышалось конское ржание: это были священные лошади Посейдона из большого храма на Истме. Их перевезли в Коринф, так как жрецы боялись землетрясения. Сами они уже больше не входили в целлу, где возвышалось гигантское изображение бога, боясь, чтобы оно не обрушилось на них. Но эти лошади, не знавшие человеческого страха, рвались к откосу, где росли молодые побеги, которыми им хотелось полакомиться, увлекая за собой удерживающих их служителей бога.

Они упирались в землю всеми своими четырьмя копытами, выкрашенными в ярко-красный цвет; на лбу у каждой блестела золотая звезда… Взгляд их широко раскрытых глаз сверкал в темноте ночи: как у Зевса, у них было три ока! Свежий воздух, смолистый аромат рожковых и мастиковых деревьев, казалось, опьянял их: они фыркали и храпели, из их ноздрей вырывалось мощное дыхание. Это были великолепные животные, почти дикие, которые никогда не носили на своих спинах всадников. Миррина залюбовалась ими. Но окружающие ее люди думали: «Что такое случилось, если сам Посейдон-Гиппий не может защитить своих коней от гнева Гефеста? Или он просто не хочет! Боги отвернулись от Эллады. А может быть, правда, что они уж больше не властители мира? Некоторые утверждают…»

Даже Феоктин почувствовал в своем сердце невольный страх.

– А тебе-то что? – беспечно воскликнула Миррина. – Неизвестно еще, твои ли они, эти боги! Разве ты не совершал вместе со мной обряда очищения, который предписывает Изида? Неужели мать-девственница не в силах защитить нас?

Феоктин вовсе не был уверен в этом. Согласно неоплатоникам, учению которых он следовал, он верил, что из существа единого бога произошло семейство эонов – богов Олимпа. Каждый из них ведал своей определенной сферой и имел свою определенную ограниченную власть. Митра и Изида сулили духовному «я» человека блаженство при условии соблюдения обрядов их культа. На этом власть их и кончалась. Она распространялась только на душу, которой они гарантировали спасение через очищение тела. Но область физическая была им неподвластна: давая бессмертие, они были бессильны против смерти и разных несчастий.

Вместе с тем в глубине души Феоктин почувствовал некоторое сомнение: «Они ведь не эллины. Какое им дело до Эллады и до империи?» Однако он ничего не сказал Миррине о своих опасениях. Быть может, сам не желая сознаваться в этом, он уверял Миррину в том, что мать-девственница является всесильнейшей из богинь, главным образом для того, чтобы отвлечь девушку от культа Афродиты.

Более двух тысяч лет Афродита царила в этой местности со священными обрядами проституции, и к этим обрядам была приобщена Миррина в качестве гетеры – рабыни, посвященной храму на Акрокоринфе. Мысленно пробегая свое прошлое, Феоктин радовался той перемене, которая в нем произошла.

Прошло шесть месяцев с тех пор, как он встретился с Мирриной. Это случилось под вечер, незадолго до той минуты, когда во всех окнах загораются огоньки. Она была еще совсем юная девушка с тем особым украшением на лбу, которое носили в те времена проститутки, посвященные богине, почти нагая под легким хитоном, потому что с самых ид марта в этом году стояла удушливая жара. Миррина спускалась по ступеням, ведущим от бань Афродиты к Лехэонской гавани с ее большими каменными складами и амбарами, выстроенными четыреста лет тому назад на берегу Коринфского залива Юлием Цезарем, когда он восстановил город, разрушенный Муммием; тот самый город, в котором занимался своим ремеслом плотника апостол Павел, воздвигая парусиновые навесы над лавками. Миррина выходила из бань, освеженная купанием, напоминая розу, орошенную росой. Она еще, по-видимому, не думала о своих клиентах, потому что в левой руке она несла сетку для провизии и то и дело останавливалась возле лавок зеленщиков.

Феоктин сказал:

– Привет, девочка!

– И тебе привет, господин!

– Как тебя зовут?

– Не все ли тебе равно? Неужели тебе это так нужно знать?