Святейший Сатанист Миротворца - страница 5

Вы думаете почему пустынь не грабят лихие людишки? Бояться! Три попытки было, последняя в Крымскую, аж три десятка ватажников налетели, даже пять ружей было. А в монастыре только дарственное, на нём золота больше, чем стали. И чем всё закончилось? Десять могилок одноруких дедков, как напоминание, и обильным кормом для рыб… Власти беспокоить в лихую годину не стали, у них в тот год с западными ордами и так мороки по горло. Но у каждого старца теперь нож под монашеской робой обязателен, как оружие у гвардейцев на параде!

Отца Степана унесли, а о скотине мне одному пришлось заботиться, и где после этого справедливость???"

Выдержки из папки №17182. (Стр. С. для прочт. допуск Имп., Обер-Пр. Св. Син., зам. обер-пр. по прод. испр. мон.)

"Очнулся я по тому, что в глаза мне бил сильный свет. Кровать, довольно жёсткая. Рядом с кроватью кресло, в нём старикан похрапывает, монах, благообразной наружности, но один рукав подоткнут внутрь, без руки значит.

Первой мыслью было повязали!!! Прислушался к себе? Точно, "на плече" ангел, всех простить хочется, добро всем сделать… Но, вот что странно, ни за последние мои деяния, ни за казаха того замаливать грехи не тянет. Пошевелил плечами, не зафиксирован… Странная психушка! А может монастырь? Точно! Где меня повязали? Подвал, тело, вот и отдали РПЦ для опытов… Чтобы значит не нашим не вашим, и перед общественностью отчитаться, и головную боль подальше сплавить, пусть монахи сами думают, что со мной делать. Подумал, и решил не рыпаться. Раз поймали, должен сидеть, авось грехи дадут замолить перед родителями, что не успел, не помог им, искупить дадут…

Тут мои размышления прервал дед. Покряхтел, глазёнками похлопал, увидел меня и заулыбался. Радость то какая кричит, очнулся наш осётр сухопутный! И бегом за дверь… Одеяло я откинул, хотел за этим сумасшедшим медбратом "от веры" побежать, да слабость почувствовал… Только сил и хватило, что встать. Медленно сел, ощупал свою бороду..? Это же сколько я здесь пролежал, год что ли? На руки посмотрел и в прострацию впал… Не было таких рук! Крепкие, мозолистые, но не молодому мужику принадлежат, а сорокалетнему, да и шрамов много…

Додумать до конца мне не дал давешний старикан, приведший с собой ещё более седого шустрика, но у этого заметное брюшко было…

— Отец Степан, радость то какая…

И вроде как ко мне обращается?

— Ошибаешься, отче, при рождении меня отнюдь не Степаном назвали…

Говорю, но голос то не мой! Гулкий, таким на плацу гаркать хорошо, или на стройке гастарбайтеров работать заставлять… А старичок мне опять:

— Так отец Степан, в миру и меня не Амвросием звали, а всё ли с тобой в порядке брат, не надобно чего?

— Спасибо, хорошо. Вот, сюда попал, не знаю выйду ли, а так погулять ещё хотелось. На Руси, почитай, ни где, кроме берега черноморского не был…

И тут меня слабость одолела, откинулся я на подушку и уснул моментально."

Выдержки из "Дневников Старца Тимофея" 1956 г/изд. "Русская мысль" Скт-Пт.

"На следующее утро мне дали, наконец-то, двух паломников в помощь, за что я искренне возблагодарил господа нашего. Своё положение я, искренне, воспринимал как тяжелейшее из наказаний… Это не о боевом скакуне заботиться, это свиньям, курам и трём дойным коровам прислуживать… Занятие неблагодарное и недостойное потомка казацкого старшины, владельца десяти сотен акров земли, трёх мельниц, трёх рыболовецких кораблей, лесопилки, и прочее, и прочее… Нет, вру! Теперь, благодаря моим шалостям, у отца, вместо трёх, две мельницы осталось, одна на отступное пошла… И как меня папаня вслед за Стасей не утопил? Кстати, об утопленниках… Наставник мой очнулся!

К вечеру пустынь гудела от подробностей. Двое доброхотов, с длинными языками, не поленились, и до моей юдоли скорби вести донесли, а потом и дед зашёл… Очнулся наставник, потребовал настоятеля, и в лицо ему высказался… Мол, ни где я на Руси не был, кроме Кубани. Ну и чёрным берегом моря так и до святого града константинопольского так и не дошёл, не освободил священный город от басурман. Нет мне, говорит, покоя, даже за монастырскими стенами. Не будет мне покоя, пока по Руси Великой не пройдусь, пока грехи отступления не замолю.