Святые горы - страница 11

— Скорее, Ядзенька, скорее, — почти беззвучно крикнула Юлишка и, не обращая внимания на боль, неожиданно разыгравшуюся в левой ноге, устремилась вниз. — Ненавижу вонючие велосипеды!

Представление о немецкой вежливости под гул моторов рухнуло — и ужас обуял ее.

Ядзя поспешила за Юлишкой, держа матрасик наперевес, как винтовку. Через внутреннюю дверь подъезда они проникли во двор. Немцы были на этот раз медлительны. Они вяло слезали со своих седел, разминая затекшие ноги. Юлишка задержалась, оглянувшись назад. На другом конце штольни, будто в подзорной трубе, она успела ясно рассмотреть, как худощавый парень судорожно, по-куриному поджав ногу, переносил ее над мотоциклом. Стукнуть его по затылку ничего не стоило.

Немцы не спешили. Они, кроме того, превосходно знали, что здесь, именно здесь, их не подстерегает никакая опасность. Из-за угла не пальнут, топором не ударят — некому. Дом пуст. Квартирьеры проверили. Наверное, самый пустой дом в городе.

Переулок напротив университета был и впрямь как-то отстранен от кровавых событий, которые быстро разворачивались в трехстах метрах за аккуратно посыпанными песком аллеями парка — на главных и второстепенных магистралях. В арьергарде пехотных и моторизованных частей следовали громадные фургоны, в которые заталкивали любого подозрительного. В первые же часы очищали район за районом от тех, кто мог оказать сопротивление. Автоматные очереди то и дело дробили воздух, хотя возиться с трупами солдаты избегали. Они мечтали поскорее устроиться и отпраздновать победу, пока тылы не подтянулись и не вытеснили их.

Ах, проклятые, не вперли-таки танк во двор, грубовато подумала Юлишка, потому что помешал мой каштан. Ну и хорошо, что помешал. Радуясь утешительной мысли, что и для немцев нашлась преграда, она, теперь уже догнав Кишинскую, под стеной соседнего дома, бросилась к флигелю.

Таким образом, Юлишка и Ядзя спаслись от допроса, а может быть, и от чего похуже. Они чуяли инстинктом много переживших женщин, что в квартире человек одно, на улице — иное: откуда и куда идете? зачем?

Немецкий солдат, помнили они, любит патрульную службу, любит он и облавы, и прочесывания, и проверку документов.

Когда подруги, почти теряя сознание, очутились на бетонированной площадке перед дверью, знакомый Юлишке навозный жук передовым, вразвалку вышел из штольни. На уровне верхней ступеньки, налево от забора Лечсанупра, проплыла его каска. Посвистывая, он принялся громко отмерять шагами расстояние до стены.

— Иоахим, Готфрид, Конрад, лебедку подтащите сюда, — скомандовал он по-немецки своим товарищам, которых по одному выплевывала штольня.

Бам, бам, ударило в уши, бам, бам!..

Неужто девять, удивилась Юлишка. Она могла дать голову на отсечение, что бой часов доносится из квартиры, где остались старинные бронзовые часы, олицетворяющие времена года посредством бесстыдно раздетых женщин.

Она, конечно, ошибалась.

По асфальту грохотали подкованные сапоги, и эхо, усиленное штольней, повторилось внутри ее существа.

Двор заполнялся солдатами.

Целый день подруг никто не тревожил. Вероятно, немцы забыли за ненадобностью о швейцаре Кишинской.

Несмотря на каштан, Иоахим, Готфрид и Конрад под руководством навозного жука загнали во двор фургон, нагруженный фанерными ящиками и другими предметами невиданных очертаний. Затем они смотались поодиночке, оставив сторожить какого-то недотепу в пилотке, из безымянных, из тех, кто появился позже. Он шлепнулся задом на подножку кабины, поковырял в носу указательным пальцем, поковырял в зубах травинкой, поковырял в ушах другим пальцем — мизинцем, закурил сигару и долгое время забавлялся пусканием тонких колец дыма. Недотепа был не из любопытных, окружающим не интересовался. Утомившись, он задремал, развалясь по-кошачьи на крыле.

Юлишка и Ядзя часто приникали к щели в занавеске. На дворе колыхались вязкие сиреневые сумерки. Неясные шумы, просачивающиеся через штольню подъезда, раскачивали их то в одну, то в другую сторону. В конце концов подругам наскучило следить, тая дыхание, за дремлющим недотепой. Ядзя отправилась готовить ужин, а Юлишка, закутавшись в плед, села в кресло бабушки Марусеньки. Рэдда тут же улеглась теплым животом на ее туфли.