Святые сердца - страница 41

— Неужели, сестра Аполлония? Неужели вы в самом деле думаете, что наш Господь одобрил бы подобное?

В первом ряду Юмилиана в отличной боевой форме. Город не протрезвел после свадьбы д’Эсте, а тут еще разгар карнавала через каких-то шесть недель. Есть от чего взволноваться, когда кругом столько возможностей для соблазна. Не успеешь оглянуться, как улицы заполнятся гуляками, и всё кругом, включая монастырские правила, обязано будет с ними считаться. Даже в обители специально для женщин-благотворительниц поставят небольшую пьеску о мученичестве святой Екатерины, написанную для такого случая главной копиисткой и словотворицей монастыря, сестрой Сколастикой, а в парлаторио состоится концерт для родственников и друзей обоих полов. Да еще и лучшие музыканты города пройдут мимо центральных ворот монастыря или даже остановятся возле них, чтобы монахини могли их послушать.

В этом году все только и говорят, что о певце, которого герцог привез из Мантуи: этот мужчина обладает голосом таким высоким и чистым, что всякая женщина, услышав его, разражается горькими слезами зависти. Правда, для этого ему пришлось расстаться с мужским достоинством, но, если верить тетушке сестры Аполлонии, без которой не обходится ни один званый вечер у герцога, даже для самых близких друзей, он и в таком состоянии вполне счастлив. Хотя о таких мужчинах много говорили и раньше, однако это первый визит одного из них в Феррару, и всеобщее возбуждение столь велико, что даже в женском монастыре решают, нельзя ли, учитывая его не полную принадлежность к мужскому полу, пригласить певца в обитель и попросить показать свое искусство.

— Не понимаю, почему бы и нет, — говорит сестра Аполлония, в притворном неведении поднимая свои искусно выщипанные брови.

Живя в монастыре, она не отказалась от привычек двора и за удовольствия, как для себя, так и для других, готова биться до последнего.

— Я хочу сказать, что он ведь даже не совсем он… Да и вообще, кто бы он ни был… Если он, как добрый христианин, придет в сопровождении родственников сестры Стандини, вряд ли это будет против правил, которыми мы связаны.

Ропот проносится по залу, как ветер по траве. Кастрат в парлаторио? Что дальше? Послушницы, которые могут посещать собрания и даже выступать на них, если у них хватит смелости, но еще не имеют права голоса, едва сдерживают волнение, наблюдая такой накал страстей. Среди них Зуана находит Серафину. В начале собрания ее лицо было, как обычно, непроницаемо, но теперь даже она явно заинтересована происходящим.

— Я против этого, сестра Аполлония, как следует быть и вам, потому что наше дело — служить Господу смиренно и тихо, не отвлекаясь на светские развлечения, не позволяя каждому скандалу или незначительной новинке сбивать нас с пути.

Уберечь послушниц от «порчи», которая, как ей кажется, сочится сквозь самые стены монастыря, подобно гнилой сырости, стало для сестры Юмилианы делом жизни. Без нее собрания монастыря были бы куда приземленнее и даже скучнее.

— А карнавал и так является неиссякаемым источником подобного рода соблазнов, как хорошо известно всем в этом монастыре. Хватит с нас того, что во время подготовки к этой оргии всякий доморощенный трубадур Феррары сочтет своим долгом явиться к стенам обители, чтобы досаждать своими серенадами целомудренным женщинам, которые отнюдь не желают их слышать.

— Да, вот именно. И это уже началось. — Что бы ни сказала сестра-наставница, сестра Феличита тут же поддакнет. — Уж, наверное, не мне одной не давали вчера спать? Двое, у одного голос низкий, что твой колокол, расхаживали туда-сюда вдоль стен, подвывая, как томящиеся кобели. Но у них хотя бы голоса настоящие, от Господа, а не от ножа цирюльника. Сестра-наставница права. Такой полумужчина — прямое оскорбление природе. А вы как думаете, сестра Бенедикта?

— О, дорогая моя, о, я просто не знаю, что сказать, я ведь никогда ни одного не слышала, — бормочет Бенедикта.

Зуана вынуждена опустить глаза чтобы сдержать улыбку. Раздираемая страстью к новым голосам и нежеланием позволить чужеземцу, пожертвовавшему своими гениталиями ради службы при дворе, затмить славу ее хора, жизнерадостная хормейстерша Санта-Катерины колеблется. Она вздыхает…