Сыграй мне смерть по нотам... - страница 23
— Именно та! Ты знаешь её, разговаривал с ней? Она молода? Красива?
Самоваров почесал затылок:
— Вроде бы молода. Я с ней не разговаривал. Вернее, разговаривал, но по телефону. И видел только издали. А что случилось?
— Она красива? — настойчиво повторила Вера Герасимовна.
— Чёрт её знает. Издали вроде бы красоты не заметно. Зато голос у неё скрипучий, противный. Альберт Михайлович говорит, что она очень плохо играет на рояле.
— Ты сам слышал?
— Её игру? Ну да. Только я в этом не разбираюсь.
— Нет, я имею в виду, говорил ли Альберт…
— Говорил, ещё бы! Он сам ко мне подошёл и пожаловался, что она искажает… кажется, Моцарта?
Вера Герасимовна шумно вздохнула:
— Все вы таковы, мужчины! Алик нарочно меня дразнил. Он пытался вызвать мою ревность. Как это наивно! Как он далёк от реальной жизни! Представь, сегодня он пришёл ко мне с кофтой и стал вдруг рассказывать про какую-то Полину, с которой познакомился в Мраморной гостиной. Якобы она стройна, невероятно поэтична, с крошечными ушками. У неё в самом деле уши крошечные?
Самоваров честно напряг память:
— Э… С того расстояния, с какого я её наблюдал, уши различить невозможно.
— Как же ты с нею говорил?
— По телефону. Там вообще ничего не видно.
— Но всё-таки она красива?
Самоваров наконец понял, чего от него ждут, и убеждённо заявил:
— Красавицей я её бы не назвал. Даже издали, из аванзала, откуда уши не видны, заметен очень неприятный нос. И обаяния ни капли. Я на месте Альберта Михайловича несомненно предпочёл бы вас.
Вера Герасимовна покачала головой:
— Хитришь ты, Коля, неловко!
Она сделала несколько шагов к выходу, но тут новая горестная мысль остановила её:
— Если из аванзала уши не видны, значит, они действительно крошечные! Да, молодость и красота неотразимы. Коленька, ты знаешь, я очень люблю Настю, но когда подумаю, как она кокетлива, насколько она моложе тебя, давно перешагнувшего рубеж тридцатилетия…
— Настя нисколько не кокетлива!
— Что ты понимаешь в этом! — воскликнула Вера Герасимовна. — Ты так молод!
— Но вы сами только что сказали, что я старый пень!
— Ты стар для Насти! В абсолютном смысле ещё молод и неопытен. Ты не руководствуешься разумом. Твоя покойная мать всегда мечтала видеть рядом с тобой пусть неприметную, но преданную и серьёзную девушку…
— Сорока восьми годов и с физиономией павиана.
— Ты жесток! Юля Водопивцева на павиана не похожа. Ты был бы много счастливее…
— Вера Герасимовна, счастливее не бывает, — перебил её Самоваров. — И не надо больше говорить о Юле. А вдруг я и вправду в неё влюблюсь — заочно? А потом брошу.
— Фу, Коля, что ты несёшь! Ты никогда никого не бросишь. Другое дело, что не влюбишься. А жаль! И довольно болтать! Я заметила, мужчины очень любят поболтать о любви и о женщинах. Одевайся, мы ждём тебя внизу.
Самоварову уже расхотелось куда-то идти и украшать собою неведомое общество. Но слово не воробей!
Он спустился в скудно освещённый вестибюль (посетителей здесь уже не ждали) и прошёл мимо пустых вешалок. Из весёлой комнатки у гардероба ещё сочился свет. Там Вера Герасимовна закутывала и собирала в путь, на мороз, Альберта Михайловича.
Самоваров сел на скамейку, прислонился спиной к толстой колонне. Возле гардероба произрастало четыре таких классических колонны-баобаба. Далеко наверху, в Мраморной гостиной, до сих пор играли на рояле. Самоваров подумал, что было бы, если бы он не встретил когда-то в Афонино Настю …
Слабый скрип мышью вполз в его рассеянные мысли. Он обернулся и увидел, что по парадной лестнице спускается рыжая псевдошкольница с хвостиками. Теперь даже издали никто не принял бы её за ребёнка. На ней была кокетливая лохматая шубка и сапоги почти на таких же высоких каблуках, как у Ирины. А хвостиков видно не было — они скрывались под смешной мальчишеской шапкой с ушками. Шапка эта скорее намекала на сознательно избранный стиль, чем на желание казаться малолеткой. Да и в квадратном лице девицы ничего не было детского, несмотря на наивное кружево веснушек.
Самоваров поплотнее вжался в колонну. Ему совсем не хотелось снова общаться с беспардонной рыжей особой. Однако пришлось досмотреть третий акт ненужной пьесы, и снова он оказался в середине ряда.