Сыграй мне смерть по нотам... - страница 59

— Конечно, сходство есть, но видок у тебя тут зверский. Прямо доктор Франкенстайн!

Так отозвался железный майор Стас Новиков о Настиной картине — той, что изображала Самоварова в сумерках. Собственно, это был скорее натюрморт, чем портрет: реставратор мебели блестел острым глазом из большого зеркала в резной раме и держал в руках какую-то деревяшку. Вокруг зеркала Настя красиво расположила старые вещицы, собранные со всей мастерской. Настя так и не вписала в картину ни обещанных крыс, ни разбитой чашки Самоварова, но многое переделала. Самоваров считал, что в переделках виноват «Танец № 5». Теперь свет на Настиной картине стал резче, тени гуще и из синих сделались кроваво-лиловыми. Предметы обрели ехидный и угрожающий вид. Вокруг них волнисто изгибалась разноцветная темнота.

— Что ты сказал? — переспросил Самоваров. — Франкенштейн? Причём тут Франкенштейн?

— Не Франкенштейн, а Франкенстайн, — уточнил Стас. — Ужастик есть такой голливудский.

— Ты смотришь подобные фильмы? — удивился Самоваров.

— Ещё чего! Ужастиков мне и на работе хватает. Фильм пришлось смотреть по делу. Недавно объявился у нас один придурок. Он как раз Франкенстайном и наряжался: байковое одеяло анилином покрасил, ножницами изрезал, напялил на себя. Ещё и клыки в рот вставил — знаешь, продаются такие пластмассовые, для хохм. В этом дурацком виде по ночам он бегал с ножиком за прохожими — и набегал два трупа. Быстро его вычислили. Оказалось, учащийся лицея, пятнадцати лет от роду. Внешне симпатичный, розовенький такой. Говорит, одеяло надевал и по улицам бегал, чтоб почувствовать прилив адреналина. «На кой чёрт тебе адреналин?» — спрашиваю. «Надо, — говорит. — Все хотят адреналина, и мне надо». — «Ну, и как, получил свой прилив?» — «Я не разобрался. Я не очень представляю, как он проявляется». Вот засранец!

— И я на него похож на портрете? — обиделся Самоваров. — У меня и клыков-то нет!

— Что ты, Колян! Ты не на засранца, ты на самого, на голливудского похож! Что-то нечеловеческое у тебя светится в левом глазу, — ткнул Стас пальцем в Настино полотно. — Что делать! Женщины вечно нас монстрами изображают, гадами. А себя — ангелочками!

Самоваров заметил:

— Кстати, Франкенштейна тоже женщина придумала, Мери Шелли.

— Я так и думал! Была и у меня одна такая — менеджер по продаже моющих средств. Очень замуж за меня хотела. Но при этом безостановочно долбила: вы, мужики, такие грубые, такие волосатые, такие животные! На уме у вас сутками одно — как бы кого-нибудь трахнуть. Мы же, бабьё, наоборот — воздушные, политые духами во всех местах, всюду побритые. Нам всего-то нужно не меньше пяти оргазмов за раз. Вот у меня, говорит, политой духами, между лопаток три эрогенные зоны. Их надо стимулировать по двадцати минут каждую, чтоб я испытала мало-мальское удовлетворение.

— И ты стимулировал?

— Какое-то время. Недолго. Потом плюнул! Не выдерживал: на ходу засыпал. Сам знаешь, какая у нас, ментов, работа. Она обиделась, теперь не видимся. Ты один везун у нас — отхватил красотку. Садись, наливай мне чаю и рассказывай.

— Что рассказывать? — смутился Самоваров.

Он решил, что Стас хочет знать подробности его личной жизни.

— Как это что! — вскричал Стас и потянулся к самой большой из самоваровских чашек, на которой были искусно нарисованы два лысых китайца. — Как что! Забыл, что ли? Обещал же поспрашивать про старичка, что внезапно скончался. У него ещё кто-то все кошачьи миски выдраил.

— Про Щепина?

Теперь Самоваров смутился ещё больше: он начисто забыл о просьбе Стаса и ничего нового о князе-анималисте не разузнал. Даже свою последнюю встречу со Щепиным он вспоминал смутно. Перед глазами привычно возникал образ проклятого кота с бакенбардами, а всё прочее затягивалось кисейным туманом. Или не было ничего важного в полупьяной болтовне старого скульптора?

Стас терпеливо ждал ответа. Он прихлёбывал чай и ловко кидал в рот мелкие печенюшки (Самоваров всегда держал в старинной жестяной банке печенье для гостей).

— Ну, и как? — спросил наконец Стас.

— Да никак, — признался Самоваров. — По нулям. Правда, видел я тут одного закадычного друга Щепина, некоего Селиванова. Это бывший художник-оформитель. Он говорит, что перед кончиной новых знакомых у Щепин не появилось. Селиванов каждый день бывал у Щепина в мастерской. Гостил подолгу — выгнать его трудно. Даже ночевал часто. Так что был в курсе всех дел. Доверять ему можно — дяденька немного пьющий, но неглупый. Мне не соврёт.