Сын графа Монте-Кристо - страница 24

— Доктор, дело идет о восстановлении истины! Попросите де Фламбеана поспешить.

— Я уведомлю прокурора! — вскричал Фриц, переглянувшись с отцом, и больной вздохнул с облегчением, когда дверь затворилась за вышедшим юношей.

Старый доктор тоже вышел, и в ту же минуту Моррель ввел свою сестру и Валентину в приемную.

Давоньи, глубоко тронутый, обнял молодую женщинуу в трауре, и его слезы оросили лицо Валентины.

— Дорогое, милое дитя,— нежно произнес он,— благодарение Богу, что мои слабеющие глаза еще раз увидели тебя!

— А что мой отец? — плача, спросила Валентина.

— Вы увидите его, Валентина, подождите еще немного; он потребовал к себе прокурора. И насколько я мог понять, дело касается какой-то прошлой несправедливости, которую он хочет исправить. Доверьтесь мне: я вас позову, когда будет нужно, а пока подкрепите ваши силы после утомительного путешествия.

Валентина и Юлия удалились в наскоро приготовленные комнаты, а Давоньи и Моррель остались одни.

— Как странно,— задумчиво сказал старик,— что у де Вильфора такая дочь!

— Может быть, мать Валентины, маркиза де Сен-Меран, была благородная натура?

— Едва ли. Конечно, я не знаком с первой женой де Вильфора, но, по слухам, она была в высшей степени честолюбивая и в этом была достойной партнершей своему супругу. Да и старая маркиза де Сен-Меран не отличалась мягкосердечием…

— Но она боготворила Валентину,— прервал его Моррель.

— Пожалуй, но это не помешало ей принуждать девушку к ненавистному браку. Франц д'Эпине принадлежал к древнему дворянскому роду и уже поэтому казался старухе подходящей партией для ее внучки. Нет, все они были отъявленные эгоисты, и Валентина должна чувствовать себя счастливой, что пошла не в них.

Разговор прекратился с приходом слуги, доложившего о прибытии молодого Давоньи в сопровождении прокурора. Старый доктор поспешил ввести посетителя к больному, и глаза де Вильфора радостно заблестели, когда он узнал Фламбеана.

— Господин де Вильфор,— начал прокурор, почтительно кланяясь,— вы желали видеть меня, чтобы сообщить нечто весьма важное. Это сообщение касается меня как человека или же как чиновника?

— Оно касается вас, как прокурора, как представителя закона! — твердо ответил де Вильфор.

— Еще один вопрос: желаете ли вы говорить со мной с глазу на глаз? — официальным тоном спросил прокурор.

— Нет,— торжественно ответил де Вильфор,— можно попросить господина Давоньи присутствовать как свидетеля?

Доктор сел на кровать больного, де Фламбеан поместился у письменного стола и произнес:

— Господин де Вильфор, мы готовы!

— Господа,— начал больной звучным голосом,— благодаря мне и моей жене, Элоизе де Вильфор, наше имя покрылось позором, и я не сетую на моего отца за то, что он отказался от этого имени.

— Но, господин де Вильфор…— начал было прокурор.

— Подождите, дайте мне высказать все. Как назвали бы вы человека, который для собственного спасения совершенно хладнокровно осудил другого на пожизненное заключение?

— Я назвал бы его преступником,— сурово сказал Фламбеан.

— Ну, так я — этот преступник. В 1814 году я осудил одного юношу на пожизненное заключение, и небо не покарало меня; в течение двадцати пяти лет счастье улыбалось мне: я достиг положения в свете и заслужил репутацию безукоризненного и честного служителя закона; а между тем все время в глубине души сознавал, что я негодяй. Но человек, которого я считал давно умершим в тюрьме, был жив и жестоко отомстил мне.

Первая моя жена, носившая мое проклятое имя, была моя сообщница; вторая же превзошла меня, сделавшись отравительницей… Она убивала всех, кто был препятствием к достижению ее целей: мой сын и Валентина пали ее жертвами; другого моего сына, плод преступной любви, я умертвил сам, живым зарыв в землю, но, на горе мне, он был спасен, чтобы умереть на эшафоте.

— Нет, господин де Вильфор. Бенедетто только приговорен к пожизненному каторжному труду,— заметил пораженный Фламбеан.

— О, это хуже, гораздо хуже эшафота,— слабо проговорил больной, но моментально оправился и продолжал.— Обе мои жены, Бенедетто и я вполне заслужили презрения и отвращения честных людей, но Валентина, моя бедная Валентина, не заслуживает этого позора, и о ней-то я и хочу говорить сегодня.