Сын капитана Алексича - страница 4
Одни предлагали Дом культуры, другие кинотеатр, третьи стадион. Порой разговоры эти затягивались до рассвета, когда из открытых окон валом валил табачный дым и в утренней тишине слышались осипшие за ночь голоса.
Потом хозяева города расходились по домам, споры затихали до следующей сессии горисполкома, а ряды как стояли, так и оставались по-прежнему незыблемо стоять на своем месте.
…Никто не знал, что капитан Алексич пишет летопись города. Он начал писать ее вскоре после ухода жены: надо было как-то убить вечера, особенно долгие и тягостные в опустевшем доме.
Сперва он решил было писать мемуары. Но потом: отказался от этой мысли, — жизнь его, в общем, была небогата событиями, и не так-то много хороших и значительных людей довелось ему повстречать.
Потом он задумал написать повесть о речниках — водолазах, тральщиках, бакенщиках.
«В этом деле я, можно сказать, собаку съел», — не без самодовольства думал он.
Но написал первую фразу: «Пароходы шли друг за другом, вдоль по реке, намереваясь пройти шлюзование» — и опустил ручку. Как назло, ни одного слова не приходило в голову, мыслей было много, они забивали друг друга, беспорядочно роились, никакого сладу с ними не было.
И он забросил свою так и не написанную повесть.
Однажды «Ястреб» причалил к маленькой деревеньке, носившей смешное название Огурчики.
Ночью был ураган, «Ястреб» основательно потрепало по волнам, а к утру, когда буря затихла, капитан решил сделать остановку где-нибудь у близлежащего города пли деревни, пополнить запас питьевой воды.
И там, в Огурчиках, он познакомился со старым агрономом, давно уже жившим на покое.
Агроном этот показал ему летопись, которую вел изо дня в день в течение почти пятидесяти лет.
Несколько общих тетрадей были прошиты одна через другую суровой ниткой, и все страницы густо исписаны мелким, сползающим книзу почерком старика.
— Здесь вся история нашего села, — с гордостью сказал агроном.
Капитан не сдержал улыбки.
— История? Какая же такая история в этих ваших Огурчиках?
— Всякая, — сухо ответил агроном и вдруг обиделся, почти вырвал из рук капитана свою летопись и сколько капитан ни просил, так и не показал ему больше.
Петрович, в ту пору еще плававший вместе с капитаном, сказал ему после:
— Старик дотошный, другого такого поискать. Он, говорят, про все записывал, ничего не пропускал…
Помолчал, посасывая неизменную трубку, и добавил одобрительно:
— Хорошее дело. Помрет — память останется, выходит — жил не напрасно.
«Вот это по мне», — подумал капитан и, не откладывая в долгий ящик, первым делом обзавелся толстенной конторской книгой, страниц на тысячу, никак не меньше, переплел ее в голубой дерматин.
Бумага была разлинованной в клетку, чернильница до краев наполнена чернилами, возле чернильницы — две ручки с перьями 86-й номер, пиши — не хочу.
И он стал писать. Писал все, что бы ни пришло в голову, обо всем, что бы ни увидел. Ведь город, в котором он жил более четверти века, невольно стал для него родным, и хотелось как можно подробнее описать его жизнь.
Первые записи были короткими, лаконичными, под каждой записью дата — месяц, число, год.
Старался по возможности не пропускать ничего.
«Может быть, с виду ничего важного нет, но ведь важность события проверяется только одним — временем», — думал он.
Оставаясь один, он часто перелистывал страницы, исписанные его неразборчивым почерком. И должно быть, в эти минуты самому себе он казался летописцем Пименом.
С виду ничего важного и значительного в его записях не было.
«Построена новая баня…», «1 Мая по реке прошел теплоход «Чкалов», построенный в Сормове», «После окончания десятилетки выпускники всем классом уехали на строительство Красноярской ГЭС, один Коля Ковальчук не доехал, вернулся с дороги обратно, а все остальные работают там, кто бетонщиком, кто маляром, кто монтажником…»
С течением времени короткие информационные записи сменялись более эмоциональными: капитан не только подмечал, но и не стеснялся давать свои характеристики, благо он был единственным читателем своей летописи:
«10 сентября на реке был шторм — невиданный в эту пору года. «Николай Каманин» сел на мель — пробоины в трюме. Неплохо бы его капитану Авдею Петровичу Семушкину поменьше пить, а получше следить за своим хозяйством, а то как бы с реки не очутиться на суше, да и застрять на ней».